Набоков-сын очень боялся пошлости и подчёркивал брезгливое к ней отношение. Возможно, потому что, будучи мальчиком из гипер-аристократической семьи, активно эксплуатировал препошлейшую тему секса и слегка этого стыдился. Сам он бывал пошлым лишь изредка и применительно к политике; нельзя не признать пошлой его сатиру против Чернышевского.
Два русских писателя вышли из среды, активно пошлой: Чехов и Горький. Оба писали о пошлости, но Чехов писал о пошлости изредка и целомудренно, а Горький был пошлым борцом с пошлостью. Наверное, поэтому Толстой с таким отчаянием бранил Горького в дневнике: вроде бы Чехов, а какой же Нечехов! Русская литература ХХ века на 99,9% это Нечеховы, Нетолстые и Недостоевские. Кабы не Платонов с Ерофеевым…
Пошлость Горького поразительна. Даже его вопль ужаса в адрес Ульянова-сына 1918 года был пошлым (как и «Окаянные дни» Бунина) именно тем, что это был классический «вопль», как у нанятого плакальщика. Собор святого Петра из бутылок. «Мона Лиза» из янтаря. Пошлость Горького особенно кошмарна, потому что у него пошлыми были не только и не столько обличения пошляков и мещан, сколько идеалы. Идеалы-то ничего, но опять же — вспомнив Чехова — играет на рояле, словно с горы сыплются камни. Чехов это гора, которая — по Лорке — из желания быть птицей отрастила себе облака, Горький же — булыжник, который толкает и толкает Сизифа в библиотеку. Один и тот же идеал у Чехова одуванчик, а у Горького торшер.