«Пошлость» — слово-портмоне, слово-бумажник. Происходит от «пойти» — что-то пошло на уплату налога, это «пошлина», и «пошлые деньги», «пошлые земли» это та часть собственности, которая шла на уплату пошлин. Это было важно, когда владелец протестовал против повышения податей: «по старине» положено платить столько-то, это «пошлое».
Это хронологический аспект пошлости. Концепция родилась в Новое время, внутри идеи прогресса. Прошлое пошлое, консерватизм пошл, нежелание меняться это мещанство, цепляние за привычный уклад.
Тут у слова «пошлость» в русском языке появляется неслышное, но явно обозначенное «р», еле грассирующее эхо «прошлого». Этот оттенок прямо противоположен первоначальному значению: никакого движения. Пошлое не ходит, оно стоит, даже лежит.
Конечно, тут возникает парадокс. Стоящий на своём перед судьями Лютер, как и напоказ повалившийся на пол перед судьями же Аввакум, — стоят, но не они консерваторы. Они выступают за архаику (Лютер за возвращение к апостолу Павлу, Аввакум за «изначальное», как они её понимают), как и гуманисты выступали за возвращение к античности, но они — движутся, а противостоящая им элита — нет. Она пошлая. «Похвала глупости» Эразма это ведь и против пошлости.
Намного отчётливее, впрочем, в пошлости элемент пространственный, а не временной. Пошлый перекликается с плоским. В русском языке это аллитерация, но настолько сильная, что «пошлая шутка» и «плоская шутка» — это одна и та же шутка. Во французском языке «plate» — это именно нечто плоское, как плато, и у Флобера в «Мадам Бовари» (спасибо Галине Кузнецовой за указание): «La conversation de Charles était plate comme un trottoir de rue». Высказывания Шаря были плоскими как тротуар.
В английском этому близко «shabby»- заношенный, затёртый, стёршийся. Пошлым не рождаются, пошлым становятся. Это вечный парадокс творчества: извержение огня и остывание, превращение в чёрный прах. Евангелие не пошло, но сколько же пошлейших экранизаций Евангелия, где стёрто самое главное откровение и потрясение: Иисус Бог, потому что происшедшее невероятно, как Бог невероятен. Вероятный Бог, не говоря уже о доказуемом и доказанном Боге — апофеоз пошлости. Между тем, именно это происходит в религиозной жизни и личности, и целых религиозных движений: невероятное и потрясающее, если оно не перерабывается в своё, тоже невероятное, невозможное, уплощается, перестаёт булькать. Где гроб с Воскресшим был, там стол с икорочкой и коньячком для собравшихся под лозунгом «с Пасхой, дорогие товарищи».