В современном русском языке «правый» это плохой человек, «левый» хороший. Правый за всякие ограничения, левый запрещает запрещать. Так не только в России, и это отчасти объясняет, почему при мощном правом повороте на Западе быть левым на Западе требует определённого мужества.
Между тем, «правые» и «левые» это ведь деление исключительно внутри демократии. Оно возникло во французском парламенте, когда тот освободился от короля, и определялись правые и левые по их месту относительно председателя. Для нашего времени актуальнее, что в 1920-30-е годы «правые» и «левые» применялось в ещё более узком смысле, к социал-демократам. Гитлер и Ганди были «правыми», потому что на первое место ставили национальное и классовое единение, настороженно относились к индустриализации. Ульянов считался «левым».
Деление оказалось не очень удачным. Насилие стирает все различия. Именно отказ от насилия противопоставляет Ганди Гитлеру, Ульянову и прочим. Даже анархист с пулемётом радикально отличен от анархиста без пулемёта. Анархист с пулемётом превращается в пулемёт с анархистом, в придаток пулемёта. Кто там помогает пулемёту стрелять — совершенно неинтересно возможной жертве, её родным и друзьям. Анархист же без пулемёта — как Кропоткин или Реклю — это просто человек с идеей, которую можно обсуждать, осуществлять и т.п.
К тому же насилие отнюдь не только там, где пулемёт. В современной Западной Европе торжествует социал-демократия, и это замечательно. Это демократия с насилием или без? Конечно, армии есть, и в случае чего врага будут гнать до самой границы блока НАТО, но внутри-то, внутри?
Внутри насилия нет.
Социал-демократия, оказалось, может быть двух очень разных типов. Коллективистская и персоналистская. Ганди за ненасилие, но Ганди, безусловно, совпадает с Ульяновым и Гитлером как коллективист. Целое — народ — имеет право решать, как жить личности, да и быть ли человеку — например, женщине — личностью либо только придатком к ткацкому станку. Это насилие без оружия (обычно), но это именно насилие, и суммарно у него больше жертв, только жертвы эти «тихие». Речь даже не о жертвах домашнего насилия, речь о жертвах коллективизма в самых разных обличьях.
Социал-демократия Западной Европы — персоналистская. Тут защищено наименьшее из меньшинств — один человек. Конечно, не абсолютно, не идеально, но всё же это именно примат личности над коллективом. Этим и жива свобода Свободного мира.
Конечно, и внутри персоналистской демократии продолжается деление на правых и левых. Однако, за ним совсем другие проблемы, чем у «правых» и «левых» среди окружения Гитлера или какого-нибудь кремлёвского вождя. В тоталитарной стране это умеренные и неумеренные людоеды, в свободном мире — люди с разными пониманием того, что такое личность. Отсюда сосредоточение полемики вокруг биоэтики: допустимы ли клонирование, экстракорпоральное зачатие, аборты, однополые браки, эвтаназия и т.п. К тому же многие «правые» вполне коллективисты, но их коллективизм замаскирован под солидарность или патриотизм, а иногда и под набожность.
Картину смазывает то, что людоедство — политическое людоедство — в свободном мире побеждено, но отнюдь не стало музейным экспонатом. Оно приходит с мир с каждым новорожденным, как и свобода, и расслабляться не стоит.