Война — это cостояние враждебного конфликта (обычно открытого и провозглашенного) между государствами или нациями. Отличное определение Вебстера (a state of usually open and declared armed hostile conflict between states or nations). Оно обнаруживает невозможность определения войны.
Война неопределима, потому что неопределимо «государство», неопределима «нация». Это пустые понятия, фиктивные. Псевдо-слова. В лучшем случае, они — «состояния», что и подчеркнуто в английском языке, где «стейт» — это и «государство», и «состояние». Кстати, «штат» — тоже стейт. Так что на Земле не 200 государств, а не менее 250, просто полсотни государств входят в США без права выхода. Еще 27 государств входят в Европейский союз (с правом выхода). Это своеобразное продолжение империи Габсбургов, она Священная Римская. Еще 56 государств входят в своеобразное продолжение Британской империи — Камон, велс! Поэтому, видимо, Англия и вышла из ЕС, трудно состоять в двух пост-империях одновременно.
Понятно, почему «нация» — понятие размытое в русском языке. Тут до сих пор «нация» имеет прежде всего этнический характер. На Западе проще: «нация» — синоним «государства». Национальный архив это государственный архив, национальный музей — государственный музей. Это «политическая нация». Получил гражданство — все, ты по национальности француз или американец. Тут не без паркдосальных оттенков: в Европе персональное важнее этнического,каких идей придерживается личность, это ее личное дело, в США до сих пор жива идея «плавильного котла» и некоей общей «американской мечты», которая, впрочем, сводится к деньгам, достаточным для житья в отдельном доме, а не в квартире.
Почему «государство» фиктивное понятие? Потому что «государств» много. Государство может быть только одно, потому что человечество одно. Права личности не могут быть ограничены географически. Право на передвижение, работу и т.п. — это безусловное право. С какой стати кто-то выгораживает себе уголок? В свою квартиру можешь посторонних не пускать, но государство же не квартира. Государство одно, общее.
Поэтому любая война есть гражданская война, война между своими. Так и будут смотреть на историю мира, когда на земле будет одно государство.
Самые мерзкие войны, конечно, те, которые ведутся ради объединения людей. Объединение через насилие, доминирование, порабощение. Вот суть «агрессии». Против такого объединения даже и обособиться можно. Объединение в одно планетарное государство должно быть добровольным. Все остальное это старый добрый империализм.
Поскольку осколки человечества — это ненормально, то ненормальна и идея «суверенитета». Суверенитет у нас один — человечество, состоящие из личностей. Отсюда и неопределимость войны: любой суверенитет условен, спорен, подвижен. Все «международные границы» — условность. Более того, это условности, основанные на войне. Все наличные государства созданы в ходе войн. Поэтому с такой легкостью вновь и вновь разнообразные «миротворцы» ведут войны, заявляя, что это «миротворческие операции». Войны оказываются всего лишь языковым явлением: сколько проголосует за то, чтобы эту войну считать миротворческой операцией, а сколько за другое название? Причем голосуют не люди, голосуют государства. Голосуют и государства демократические, и государства-диктатуры. Это абсурдная ситуация, к «международности» отношения не имеющая. «Реалполитик», борьба элит. Торжество силы, которая присваивает себе право свое насилие именовать «специальной военной операцией» или «борьбой с международным терроризмом», а чужое насилие именовать «войной» и с нею воевать вовсю.
Выход на сегодняшний день не просматривается. Экономический кризис, вызванный распадом империй в 1960-е годы, продолжает менять соотношение сил в мире. Господство, основанное на насилии, теоретически должно бы уступить место экономическому соревнованию и сотрудничеству, «глобализации», но на деле, напротив, происходит возврат к насилию и войне, к обособлению и разграничению. Оказывается, верили в прогресс, но только под своим руководством, со своей доминирующей ролью. Если оказывается, что за прогресс нужно платить понижением своего уровня жизни, веры в него убавляется, а желание отгородиться прибавляется.
Неопределяемость войны не есть просто философская реальность. Это повседневная, бытовая реальность. Война есть действие, осуществляемое фикциями. Единственная реальная война это война между двумя конкретными людьми, но тут безумие и преступность войны становятся очевидны и она переименовывается в убийство. Всякая же «межгосударственная война» ставит личность перед тяжелейшим выбором: принять набор фикций во имя выживания или не принять. Выбор не гарантирует выживания: убить могут и пацифиста, и солдата.
Выбор не гарантирует свободы, выбор не гарантирует ничего. В конечном счете, базовым является вопрос о том, как личности жить в человечестве. Как жить в планетарном государстве, если оно станет диктатурой. Такое ведь возможно. Для личности вообще не так уж принципиально, есть ли другие государства. Если личность живёт в древнем Египте, то какое ей дело до империи ацтеков. Что, если бы Гитлер завоевал весь мир (такой задачи он даже не ставил, в отличие от Ленина и его преемников), некуда было бы податься, всем пришлось бы превращаться в нацистов? Ну, кого оставили бы в живых? И на этом бы история завершилась? Да история началась именно, когда в океане несвободы вдруг у кого-то одного прорезается свобода. И началась именно так, и начинается ежедневно, в отличие от войны, которая как началась как борьба со свободой, так и продолжается в разных видах, от угнетения человека в семье и в труде до собственно уничтожения людей под разными предлогами.