Война паразитирует на эмпатии. Живет дама в техасской глубинке, преподает физику или содержит гостиницу, но она считает себя девушкой, которую насилуют, и поэтому призывает посылать оружие и солдат за тысячи километров. Может быть, эта дама — потомок переселенцев из того края, может, она уехала из той далекой страны год назад, а может, тридцать лет назад. Это не принципиально. Принципиально, что точнее было бы сравнить происходящее не с изнасилованием, а с грабежом. Напавший вырвал из рук прохожей хозяйственную сумку. Сумка была старая, невелика потеря, но все же безобразие, так ведь? Но если призыть посочувствовать потере сумки, большой эмпатии не вызовешь. Вот изнасилование — это да, это будит большой эмоциональный отклик как у женщин, так и, особенно, у мужчин. Что у мужчин, важно. Женщина, если ей угрожают насилием, убежит (и убежала ведь за тысячи километров). Мужчина , если при нем женщине угрожают насилием, может и напасть — он защищает не женщину, а свое «мужское достоинство», он самец, охраняющий своих самок.
Этот образ может прикрывать оборонительную войну. В самом деле, именно оборонительную. Беда в том, что образ точно так же оправдывает и агрессию, изображая агрессию превентивной обороной от изнасилования или местью за изнасилования. Такой местью, чтобы никто впредь не! Посягать не смел на наших девушек, да!
А речь-то всего лишь о старой дырявой сумке. Но своей.