Я выражаюсь «зло», «жёстко», — я это часто слышал после 1991 года. До этого мои тексты оценивали только гебешники, они выражались всегда очень деликатно. Кроме случая, когда один шутливо сказал: «Не боитесь, что мы вам пальчики отобьём?». Последний раз меня допрашивали в мае 1990 года, я тогда организовывал музей в Захарове-Больших Вяземах, допрашивали прямо в годуновском храме, тягомотно-тягомотно, ведь это тянулось уже лет шесть, с того момента, как Сергей Бычков сообщил в КГБ о том, кто из прихожан Меня под какими псевдонимами писал в «Вестник РСХД». В этот последний раз я обнаглел до того, что на вопрос: «Вы что же, думаете, что можно было бы разрешить продавать «Вестник» в СССР?» — ответил «А почему бы и нет». Правда, при этом я со страху перед своей наглостью покрылся холодным потом и пупырышками, но хотя бы не описался, а мог бы, будучи человеком очень трусливым.
1978 год, отец Александр Мень: «Состояние Афона таково, что посещающие его люди задаются вопросом: какое отношение имеют эти черные вороны ко Христу и Евангелию?» — в каком слоге ставить ударение в слове «вороны»? Чтобы вышло не «зло», не «жёстко», наверное, на втором?
В 1992 году я в одной статье помянул, как отец Александр Мень называл митрополита Ювеналия Пояркова «комиссар Жюв». Называл добродушно. Называл чрезвычайно метко — и по своему месту в структуре РПЦ МП, и по своему лицу владыка Ювеналий чрезвычайно походил на Луи де Фюнеса, прежде всего, бровями, но и полномочиями — вполне комиссарскими во всех смыслах. Что владыка Ювеналий был гомосексуал и агент КГБ по кличке «Диамант», отца Александра не смущало. Был владыка Ювеналий и лжецом — после смерти о.Александра он лгал, что тот якобы не считал для священника возможным идти на выборы, и повторял эту выдумку несколько раз на видеокамеру. Точно так же владыка Кирилл Гундяев лгал мне под микрофон, что он с о.Александром собирался писать катехизис. Ложь для этих людей как воздух, агентство страшно разлагает психику.
Отец Александр относился к своему архиерею добродушно-иронично. Когда он отговаривал меня от рукоположения, то в числе прочих аргументов был такой: «Яша, я своего епископа двадцать лет не видел!» Потом стало хуже — потому что «свой епископ» стал вызывать отца Александра к себе, чтобы в апартаментах Пояркова с Менем «беседовали» гебешники.
Конечно, отец Александр был святой, но мы же любили и любим его не за это. Святых много, нормальных людей мало — вот отец Александр и был нормальный человек, каким каждый бы себе пожелал быть. Двуногое счастье. Энергичный, не бесхребетный, страдающий, но преодолевающий страдания, отзывчивый, способный и на суровость, но всегда — напряжённо живой. Никого не заставляющий страдать. Вытягивающий себя выше уровня, на котором хотелось бы пожить. Не боящийся - не травмированный страхом ничуть, не зажатый, без психологических шрамов, которые у всех есть. Дисциплинированный. Многое в нём, что поражало, было просто от его западности, достаточно редкой среди людей его поколения и позднее. Тоталитаризм это вытаптывал, а вот же — возникло с нуля. Воспитание и семья этого не объясняют.
Отец Александр не был пацифистом и непротивленцем, в отличие от меня. Он был прагматиком — в то время обсуждать антивоенные акции было бы совершенно абсурдно, как паралитикам обсуждать стили плавания. А вокруг были эскаписты, которые всё обсуждали какие-то облачные темы, а по земле ходили неуверенно, а то и просто невоспитанно. Отец Александр был крайне воспитанный человек, и тут уже родителей надо земно благодарить. Это прибавляло ему европейскости, что с точки зрения несвободных и малокультурных, мало знающих людей означало некое лукавство. Например, он побывал в Европе, а по возвращении несколько раз говорил, что ничего там важного нет, что главное в России. Это было лукавство. Он отлично понимал, что жизнь кипит и большие проблемы решаются именно в Европе, что Россия — затхлое болото, вонючее, пересыхающее. Но не бросать же людей! Вот и утешал.
От себя замечу, что Запад — жизнь, а Россия — холерный барак, уже потому, что Запад — это огромное разнообразие. Есть множество «западов», этим Запад и силён, в этом, а не в деньгах его сила и энергия. А Россия — спрессованный брикет.
В силу того же предпочтения прагматиики, когда в 1978 году мне предложили поехать в Чехословакию и там рукоположиться у греко-католиков, отец Александр сказал: «Яша, ну рукоположитесь, ну, будете служить по домам, создадите общину, а через пару лет в ней появится агент и вас посадят». Я, конечно, его послушался — и через полтора года ровно по этой схеме посадили отца Владимира Никифорова, который на этот чехословацкий вариант согласился. Спустя четверть века мне довелось сделать радиопрограмму с епископом, который тогда позволял себе такие рукоположения — ну, когда коммунизм кончился, вернулся в строй и более не позволял себе анархизма.
В 1992 году обидевшийся Поярков (он-то, конечно, считал, что страшно рисковал, «защищал» Меня, хотя приказали бы кураторы — лично бы его задушил, ну что делать, не мы такие, жизнь такая, но без ярости бы задушил, с кротостью) не поленился позвонить вдове Меня и устроил ей скандал, заявив, что не будет рукополагать в священники её племянника (Виктора Григоренко), что не будет ходить на конференции памяти Меня, если я на этих конференциях буду. Я на них и не бывал более. Наталья Федоровна даже сделала мне выговор при встрече, откуда я эти детали и знаю.
Разумеется, о том, чтобы рукоположить меня, речи не было к этому времени. Окно возможностей захлопнулось. На самом деле, оно захлопнулось ещё до гибели отца Александра — Бабич был, пожалуй, последним, кто успел проскочить. Вся подлянка («подлость» звучало бы слишком громко) кремлёвской системы — что оно в торги не вступает, недоговороспособно, и если и даёт обещания, то их решительно не исполняет. Она манит пряником — будешь послушным, лояльным, и мы к тебе будем по-отцовски. Но система обманывает, не будет она лояльной, она будет терзать и мучать, требуя дальнейшего сползания в небытие. Это ленинский стиль. К «обещанию архиерейскому» — проповедовать Христа, быть пастырем — невыполнение обещаний тоже относится. Они и низшим неверны, и высшим. Если этим людям случается сделать что-то доброе, то это чудо и дело Божие, вопреки всему. Так отец Александр относился к своему рукоположению. С земной же точки зрения помогло чуду хрущёвское гонение — казалось, что церковь вот-вот ликвидируют вообще, обычные критерии потеряли значение.
Ирина Языкова вспоминала, как отец Александр кого-то отговаривал ехать рукополагаться к митр. Хризостому Мартишкину. В 1970-е у Мартишкина рукополагались многие, в том числе братья Волгины, один из которых служит сейчас где-то тихо под Тверью, а второй вознёсся до духовника жены Медведева, а тогда, рукоположившись, начал с открытого письма, обличающего отца Александра в неправославии. «Отцвели уж давно Хризостомы в саду», — пропел якобы чающему рукоположения отец Александр («якобы» — потому что Языкова говорит с чужих слов, но звучит вполне «по-александровски»).
Мартишкин прославился в 1989 году, признавшись в сотрудничестве с КГБ — единственный признался из всех епископов. Правда, после воцарения Путина он выступил с покаянием в покаянии. Я ездил к вл. Хризостому, это было в середине 90-х, в Вильнюс. Увядшим он не выглядел, был бодр и плевать хотел на горячую ненависть к нему монахов Духова, где он квартировал. Меня владыка потряс тем, что на улице к нему (в рясе) подошёл мужик, попросил милостыню, а Хризостом лихо ответствовал: «Пьяным не подаю».
Он мне отказал, заявив, что я пишу так, словно «всё знаю». Этот упрёк я слышу довольно часто — мол, слишком я уверенно пишу. Правда, в отличие от других, владыка Хризостом тут же поправился, добавив: «Мы все, конечно, такие...». В общем, я ему не понравился. Должен сказать, что я счастлив и считаю милостью Божией, что я не влип в эту своеобразную среду — имею в виду, клерикальную среду. Там самое ужасное вовсе не церковное начальство, а суеверия масс — то, что обличал отец Сергий Желудков. Чистое язычество тибетского типа с молебнами, крестными ходами, панихидами.
Почему-то последнее, самое яркое воспоминание об отце Александре у меня связано с встречей в мае 1990 года, хотя я и потом приезжал в Новую Деревню, последний раз на Успение. Поговорить уже не было, правда, ни малейшей возможности — вокруг вилась толпа «деловых», «активных» интеллектуалов, которые почувствовали перемену курса партии и стали осваивать церковные пажити. Поэтому я и добрался до него в Москве, после лекции в церкви на Варварке, спросил — стоит ли мне уходить с работы, делать ставку на рукоположение. Он поколебался и сказал — «давайте». К тому времени уже была возможность устроиться не в госструктуре, да и не за городом (с 1985 году гебуха не давали мне устроиться в Москве, но время уже менялось). Я устроился в ассоциацию «Мир культуры», одна из многих странных контор перестройки — платили 500 рублей ни за что, но в итоге в пенсионный стаж это всё не попало, да и деньги скоро обесценились. Ещё до этой беседы отец Александр меня благословил сходить к викарию по кадрам при Пояркове — ныне уже покойному. Я пошёл не один, а с отцом Константином Бабичем, потому что просили мы определить меня в церковь в Раменском, где он тогда служил с отцом Валентином Дроновым (который и писал мне позже рекомендацию к Мартишкину, не преминув устно добавить: «И чрезвычайно прожорлив»). Тот «благословил», но произнёс такую филиппику в адрес интеллигенции, что я был несколько изумлён. Ну разве что «ж...дами» нас не назвал, но смысл был именно такой — и что вы лезете в нашу русскую религию... Но весной 1990-го будущее было несколько неясно, и — благословил.
У всех были свои резоны мириться с лживостью начальства, включая церковное. Ну, большинство резонов просто карьерные. И отец Александр скрутил себя. Другое дело, что его карьера была не совсем карьерой, совсем не карьерой. А главное — у него было оправдание то, что времена-то были людоедские. И сейчас людоедские. Но именно потому, что сейчас людоедские времена — странно выскакивать с обличениями меня в «злобе», подыгрывая людоедам. Так ведь самое омерзительное, что сейчас не решаются самим себе признаться, что времена людоедские, этим наше время хуже брежневского. Впрочем, главное предательство совершилось в промежутке между двумя людоедскими временами — в небольшое окно возможностей 1991-1992 годов. К 1993-му оно уже захлопнулось, хотя мы этого ещё не поняли, всё стало ясно лишь в 1994-м, хотя многие, даже большинство, и сейчас не понимают или делают вид, что не понимают.
Когда меня на обсуждении моей кандидатуры в священники отец Дмитрий Смирнов спросил, как я отношусь к отцу Александру Меню — это было где-то в конце 1991 года, вполне свободное время — Смирнов это ведь делал не приказу КГБ, думаю, а просто по зову сердца. Я ответил, что не могу судить своего духовного и крестного отца, и мне стыдно, что я так ответил, а не послал его на х... простым русским матом. Рукоположить меня бы всё равно не рукоположили, это решал не Смирнов и даже не Ридигер, а их кукловоды с Лубянки, которые никуда не делись и в этом году, зато отвёл бы душу хоть раз в жизни, по настоящему зло и жёстко, а главное — уместно и этично.
Православные сатанисты типа Дворкина любят меня обличать, что я обиженный за нерукоположение. Они всё редуцируют к чему-нибудь самому низкому. Но я был злым и до крещения, и намного был злее. Что до обиженности, то сегодня оправдываться должны те, кто был рукоположен и успешно продолжает служить в Московской Патриархии — или хотя бы без сана служит. Теперь уже Московская Патриархия пахнет просто кровью — кровью украинской. Это полезно помнить, хоть это и не главный, конечно, фактор, и до Украины там было достаточно непристойностей. Другое дело, что вся Россия пахнет кровью...
Когда мне говорят, что я злой, всех обличаю, я пожимаю плечами. Говорят это не какие-то светящиеся добротой старцы, а часто и вообще атеисты. Но главное — это говорят люди, для которых «все» — это начальство. Сильные мира сего. Для сильных у меня, в самом деле, мало добрых слов. Но зачем же такое туннельное зрение иметь! Мир не исчерпывается комиссарами Жювами и Фантомасами!
Не рукоположили меня в МП или у греко-католиков не потому, что я злой или самоуверенный. Злых и самоуверенных в этой среде — от МП до Ватикана — предостаточно, они даже задают тон. Не рукоположили меня, потому что воля Божия была, чтобы меня рукоположил владыка Виталий. И я счастлив, что на это в конце концов решился и что мне теперь глубоко безразлично, как ко мне относятся «большие» структуры. А они относятся как — ну, «возмутитель спокойствия», опасный, ненадёжный. Был я у протестантов — был бы тот же самый расклад. И у буддистов, и в иудаизме, и в атеизме. Да, я — возмутитель кладбищенского спокойствия. Это единственная, может быть, позитивная во мне черта.