Где граница между ненасилием и предательством

Ненасилие часто отождествляют с отказом в помощи. Отказ в помощи тяжёлый грех. Это предательство. Иногда прямое убийство или соучастие в убийстве. Не случайно существует в уголовном праве понятие «неоказание помощи».

Чтобы согрешить неоказанием помощи, не обязательно иметь дело с насилием. Фотограф Кевин Картер (1960-1994) в 1993 году получил премию за фотографию стервятника, который сидит рядом с умирающим от голода ребёнком. Через 3 месяца фотограф покончил с собой.

«Если бы Картер всего лишь прошёл мимо, как немилосердные герои притчи о милосердном самарянине. Он ещё и нажился на чужой гибели!» — таково обвинение, которое выдвинули против люди, спрашивавшие о судьбе ребёнка и не получавшие ответа. Картер не знал, что стало с ребёнком. В предсмертной записке он писал, что страдает от уныния и безденежья. Картер родился в ЮАР, был возмущён тем, что его родители-католики не борются с апартеидом, и в журналистике был публицистом, отстаивающим добро и справедливость. Девочку он снял во время командировки в Судан, снимал на бегу, времени задержаться и помочь у него просто не было. По рассказу бывшей с ним фотожурналистки, они прилетели на самолёте с продовольствием, девочке ничего не угрожало — её родители как раз стояли в очереди за продуктами.

Тем не менее, конечно, вопрос о преступном бездействии остаётся, и голодных надо кормить не только в Африке. Впрочем, сторонники насилия обычно формулируют вопрос резче — о помощи не голодному, а избиваемому. Если в твоём присутствии избивают беззащитных, почему ты не вступишься?

Тем не менее, стервятник около умирающей девочки намного чище ставит проблему именно потому, что здесь фотограф не только должен был помочь, но и мог помочь.

Другая фотография, первая из ставящих эту проблему: британский фотограф Уиллоби Хупер (1837-1912) в 1876 году был в Мадрасе, где тысячи людей умирали от голода, и снял голодающих, причём у себя в студии (фотография в это время требовала именно студии). Фотография должна была пробудить совесть в других. В самом фотографе совесть была, иначе бы он фотографировал свадьбы. Накормил он этих людей? Возможно. Но мог ли он накормить всех голодающих Индии или хотя бы только Мадраса? Разумеется, нет.

Пробудить совесть может и бессовестный человек. Но обязательно ли совесть побуждает помогать? Конечно, нет. Вот на московской улице силовики избивают демонстранта. В кадре пятеро силовиков, один избиваемый демонстрант и семеро фотографов. Но это кадр — это часть реальности. Оценить, могли помочь фотографы или нет, можно только, зная, что за кадром. А за кадром — страна, ведущая войны с соседями, демонстранты, которые ничуть не возражают против этих войн, а просто хотят больше денег. Не больше свободы, а меньше коррупции. За кадром страна, в которой три четверти населения — включая демонстрантов — государственные служащие, и не видят в этом ничего ненормального. Причём, служат в основном на военно-промышленный комплекс, включая и литераторов, и гуманитариев, и физиков. За кадром город, в котором расположено множество военных частей, в котором на сколько-нибудь демократические демонстрации выходит не более 100 тысяч человек, а силовиков в этом городе не менее полумиллиона — и это не считая всё тех же работающих на силовые ведомства людей.

Автор знаменитой фотографии, где одинокий китайский студент противостоит вооружённой правительственной махине — должен был бросить фотоаппарат и поспешить на помощь студенту?

С точки зрения сторонника насилия — конечно, нет. Помощь возможна там, где она возможна. Ответ насилием на насилие должен быть просчитанным. Психологически невероятно, чтобы даже 200 тысяч москвичей, вышедших на площадь гулять, мгновенно стали добрыми и демократичными. Но даже, если бы такое чудо совершилось, невероятно, чтобы они смогли победить многомиллионный аппарат деспотизма. Это очень убедительно показывает история 2016 года, когда мусульмане сумели отбить у силовиков нескольких единоверцев, которых было задержали у мечети. Тогда демократы мечтательно предсказывали (в сотый раз) скорое падение деспотизма. Но нет: задержанные потом были вновь арестованы, как и зачинщики протеста. Всё обернулось пшиком — прежде всего потому, что российские мусульмане не исповедуют каких-то идей, отличных от тех, которые исповедует российский деспотизм.

Насилие, развязывающее войну с учётом имеющихся возможностей, в этом смысле довольно разумно, разумнее насилия спонтанного. Хотя с точки зрения этики как раз спонтанное насилие, обычно бесплодное и даже саморазрушительное, более простительно именно в силу нерациональности. Человек в состоянии аффекта. Тогда вопрос заключается только в том, почему человек не всегда впадает в состояние аффекта, видя насилие. Он что, отключил совесть?

Конечно, нет. Но совесть — не инстинкт, совесть — дар, и дар разумному существу. Это большое счастье и удача, что человек умеет не впадать в ярость при виде несправедливости в кадре, умеет жить и за границами кадра. Это удача, потому что разумность и доброта человека могут больше, чем ярость и насилие.

Примеры ненасилия хорошо известны. Насилие формирует армию или партизанский отряд и отправляется освобождать угнетённых. Ненасилие едет к угнетённым и живёт среди них. Так американцы приезжали и приезжают в какую-нибудь латиноамериканскую страну, где крестьян терроризируют эскадроны смерти, чтобы не бунтовали против плантаторов, и живут среди крестьян. Присутствие американца останавливает насилие. Не всегда — многие американцы сами были убиты такими эскадронами. Что же, ненасилие проиграло? Если считать жизнь чисто биологическим фактором — даже тогда ответ отрицательный. Можно ли считать победой, если ради неё убиты миллионы «нехороших» людей? Они ведь тоже биологические единицы? Но если считать, что человеческая жизнь отличается от биологического существования, тогда сама возможность убить оказывается несовместима с человечностью.

Ненасилие помогает медленнее насилия, но зато оно помогает реально. Оно медленно запрягает, но едет быстрее. Впрочем, насилие и не очень помогает, обычно помощь через насилие и убийственна, и самоубийственна. Другое дело, что сторонники насилия этого видеть не хотят, у них туннельное — «кадрированное» — зрение, вырезающее из жизни только тот кусочек, который кажется оправдывающим насилие.

Насилие деперсонализирует. «Ничего личного», — говорит насильник, отрубая голову, сажая в тюрьму, да просто полемизируя. Он абсолютно искренен, и это ужасно. Ненасилие, напротив, спокойно обращается к личности, упрекает личность, призывает личность к покаянию. Зато не убивает личность!

Сказать заранее, этична ли та или иная фотография, является ли отказ от участия ненасилием или предательством, невозможно. Люди, которые сообщали правительствам Запада об истреблении евреев, не делали фотографий газовых печей, но их тексты были словесной фотографией (ради которой они рисковали жизнью, и многие погибли). Если бы их опубликовали! Но их отказались слушать, по разным соображениям, но в основном — чтобы правда не мешала насильничать так, как считают нужным генералы. Конечно, публикация фотографий и возмущённых текстов в интернете или газеты может быть просто эскапизмом, предательством, выпуском пара. А может и не быть. Насилие предлагает вынести решение сразу и на все случаи жизни, ненасилие именно этого решительно не советует.

Характерно для российской психологии, что фотографию с изображением фотографов, якобы равнодушных к избиению демонстрантов, поместил в 2017 году Евгений Чичваркин — богач, составивший состояние в удушливой атмосфере чекистской диктатуры, человек, который встал в оппозицию власти только, когда власть решила его «раскулачить». Человек, который не вышел на улицу, не создал партии, а уехал с оставшимся богатством в Лондон и оттуда теперь возмущается «трусостью» и «пассивностью» тех, кто живёт в России, как и он жил.

Есть насилие ужасающее — насилие Путина, насилие силовиков, насилие насильников. А есть насилие комическое — насилие российских псевдо-оппозиционеров, которые требуют от других восстания и насилия, а сами... Когда сторонник ненасилия ненасильничает и призывает ненасильничать других — претензий быть не может, он последователен. Но когда к насилию призывает тишайший обыватель (или сбежавший заграницу нэпман), это трагикомедия.