Библиотека

С того не такого уж давнего времени, с которого большинство европейцев стали грамотными и чтение стало обычным делом, обычным стало спрашивать: «Какие бы книги Вы взяли с собой на необитаемый остров?»

Вообще-то нехороший, недобрый вопрос. Ещё бы спросили, в каком костюме хоронить. Правильно ответил один человек: на необитаемом острове нужнее всего одна-единственная книга под названием «Как выбраться с необитаемого острова». Только очень злой (или обозлённый) человек мечтает подольше прожить на необитаемом острове, читая всякие книжки.

Вопрос иногда и ставят в единственном числе: «Какую бы книгу Вы взяли с собой на необитаемый остров?» Изменение оказывается не количественным, а качественным. Если речь идёт о книгах, хотя бы о десятке, можно и справочник какой-нибудь назвать, и энциклопедию однотомную, и «Войну и мир». Если же речь идёт о книге, то огромное большинство людей по сей день называет Библию, даже если люди эти неверующие, Библии не читали или давным-давно не перечитывали. Может быть, они как раз думают, что необитаемый остров это вроде отпуска, где можно будет прочесть то, на что обычно жаль времени и сил.

Впрочем, называющие Библию уже тем умны, что, выбирая Библию, они выбирают библиотеку, состоящую почти из трех десятков книг, причем эти книги относятся по крайней мере к трём разным жанрам. Наскучит читать истории про царей, можно переключиться на философствование Экклезиаста, а когда захочется чего-то более страстного, то на «Песнь песней».

Как, почему, зачем Бог Своё откровение, Свое слово облёк в Книгу, Библию, которая одновременно является Библиотекой? Почему бы не дать одну-единственную Книгу, действительно Книгу, где не было бы никакого разнобоя: Соломон одно, Исайя другое, Иов третье? Была бы одна Книга, в которой был бы понятно, один смысл, и оставалось бы его найти. А когда в одной Книге несколько книг, ясно, что у каждой свой смысл, и надо понять хотя бы, в чём разница между ними, и как они могут быть различны.

Жить с одной Книгой намного проще, и это, видимо, самый древний, первичный способ жизни человечества. По преданию (надо надеяться, недостоверному), арабский полководец, завоевавший в седьмом столетии Александрию, не пожелал сохранить знаменитую Александрийскую библиотеку, заявив, что в Коране уже всё написано. Если книги, хранящиеся в Александрийской библиотеке, подтверждают сказанное в Коране, то это просто ненужное дублирование и перевод бумаги, а если они не согласуются с Кораном, то их обязательно нужно сжечь.

Нет множества книг — нет множества проблем. У одной Книги есть один Смысл, и надо лишь истолковать этот смысл. Толкований (и толкователей) может быть много, но, если они не патологически злобные люди, им нетрудно найти общий язык, и это именно язык той самой Книги. Самые различные толкования, если это толкования одной книги, уже имеют некоторую общую базу, а значит, и общую основу для взаимной терпимости.

Правда, отношение толкователей Единой Книги к толкователям возможных других книг было бы не то что нетерпимым, а просто никаким, злобным до каменного равнодушия, ибо никаких других книг быть не может. Именно эта опасность угрожает тем людям, которые в Библии (или в какой-то её части) видят единственную настоящую Книгу. В пределе своём, эти люди считают, что мир есть лишь отражение Книги, её проекция, что Бог творил мир, сверяясь с Книгой (Торой, Пятикнижием, Кораном).

Эти люди очень терпимы, очень добры ко всем инакомыслящим, но не от любви, а от бесконечного презрения к тем, кто не понимает элементарных вещей и думает, что есть ещё какие-то книги, еще какие-то смыслы. Это лжетерпимость; по-настоящему терпим к гвоздю в ботинке не тот, кто его научился не замечать, не чувствует, испытывает лишь бесконечное презрение к ничтожной ржавой закавыке, а тот, кто переживает боль и всё-таки не торопится выдернуть гвоздь.

Человек, для которого в мире есть Единственная Книга (и бесчисленные к ней толкования) является древнейшим типом читателя: книжником, начётчиком. Было время, когда другого типа человека и не было. Тогда, как и в наши, впрочем, дни среди начётчиков бывали люди разнообразнейших свойств: умные и глупые, проницательные и поверхностные, терпимые и нетерпимые. Но сожительство продолжалось недолго, потому что продолжалось путешествие людей к Богу и Бога к людям, и Бог открывался людям во всё новых книгах — не только в Пятикнижии Моисеевом, но и в книгах Пророков, в книгах Премудрости, в книгах Нового Завета, а люди отвечали ему богословскими сочинениями, да и научными книгами, художественной литературой, сборниками задач для поступающих и инструкциями по пользованию туалетной бумагой.

Бог учил людей свободе, и люди усваивали урок (хотя не следует думать, что этот урок был сколько-нибудь прямолинеен и похож на школьный). Так рядом с искусством толкования Книги как Единственной в своём роде появилось искусство комментария: сопоставление смысла одной книги с другими на равных.

Толкователь пытается в одной книге открыть множество смыслов, комментатор пытается открыть единство смысла (или смыслов) во множестве книг. Отчасти это можно сравнить с внешней и внутренней критикой документов: понять, что паспорт фальшивый иногда можно, просто вглядевшись в печать на фотографии (это вглядывание есть внутренняя критика), а иногда печать неотличима от настоящей и надо сравнивать паспорт с десятками документов, чтобы точно понять: настоящий, а вот из документов многие как раз фальшивы.

Комментатору недостаточно вчитываться в текст Библии, пытаясь понять Откровение; комментатор будет читать книги религиозные и нерелигиозные, вчитываться в то, что невидимо написано в его собственной душе, чтобы обнаружить нечто, что невозможно вычитать только из Библии.

Некоторым толкователям покажется дико: как это можно подумать, что есть нечто, что невозможно вычитать из Библии? Может быть, так подумает даже большинство толкователей. Дело в том, что с тех пор, как появилось комментирование, лучшие из толкователей сделались ещё и комментаторами, ведь одно не исключает другого, а дополняет, как владение топором не исключает владения пилой, а очень даже хорошо его дополняет. Но уж кто не научится владеть пилой, будет очень сердиться на её, пилы, существование. Кто не освоился с тем, что может быть много книг, что Единственный и Единый Смысл по природе своей может быть таков, что Он сам не захочет открываться через одну-единственную книгу, тот будет очень сердиться на существование других книг.

Переход от толкования к толкованию с комментариями заложен в библейском Откровении уже тем, что Библия есть Книга, состоящая из множества книг и лишь через это множество становящаяся Единственной Книгой. Кто читает Библию, читает библиотеку, тот уже приучается к многоголосию, к разночтениям, к тому, что откровение не сваливается комом, а раскрывается в истории, то есть, — в людях, в десятках и сотнях разных, непохожих друг на друга людей.

Правда, эта непохожесть есть непохожесть людей одной веры (хотя был ли Иов, к примеру, иудеем, до сих пор неясно), верующих в одного Бога. А если люди (и написанные ими книги) расходятся в главном, причём так расходятся, что ясно: примирения быть не может, надо выбирать, прав кто-то один?

Комментирование и начинается именно там, где начинаются настоящие, а не призрачные различия, — во всяком случае, с точки зрения Библии. Единый Бог таков, что требует от людей не единомыслия, не единообразия, не требует и нарочитого разнобоя (множество заблуждений не лучше одного-единственного заблуждения), вообще ничего не требует от людей, а просит их быть людьми, а значит, быть разными.

Таково чудо Творения, о котором и говорит Библия: Высший и Единственный Смысл не только Троичен внутри Себя, но и творит человека по Своему образу и подобию, то есть не просто существом способным любить, одаривать свободой и жизнью, быть свободным и живым, но и способным быть одним Человеком и в то же время множественным Человечеством.

Книга Творения такова, что в ней каждый должен написать свою Книгу, в ней должна быть не только Библия, размноженная по числу людей, но и Библиотека, состоящая из разнообразия человеков. Мнения и верования могут быть ложными, грешат ложью все, даже не имеющие никаких верований и мнений, но человеческая душа, даже заблуждающаяся и лгущая, сочиняющая ложные тексты, не может не быть сама необходимым для полноты Библии текстом.

Жюль Верн роман «Дети капитана Гранта» построил вокруг записки, которая так была разъедена морскою водой, что половина слов исчезла. Исчезла и половина координат. Пришлось совершать кругосветное путешествие, чтобы Грант нашёлся. Так и человечество: оно есть записка, и каждый человек — слово. Любой текст, написанный человеком, можно сократить без ущерба, можно догадаться, что было на месте утраченного текста. Человечество написано Богом, и тут пропажа одного-единственного слова есть утрата невосполнимая. Может показаться странным: когда тексты были сравнительно небольшими, люди недооценивали роль отдельных слов, были щедры на риторические повторы, обесценивающие слова. Создали образ «книги жизни», из которой Бог вычёркивает имена грешников.

Такая книга — всего лишь повторение греческого образа: «нить жизни», которую прядут богини и которую постоянно нужно перерезать. Со временем, однако, всё яснее становится, что метафоры эти принципиально разные. Чтобы изготовить шерстное изделие, действительно, нужно резать. Чтобы написать «Книгу Жизни», недопустимо резать и вырезать. Лишь очень примитивный и маловажный текст можно сразу сочинить. Чем хуже текст, тем легче его сокращать. Но человечество есть текст, написанный таким Автором, что ничего — никого — лишнего в этом тексте нет и быть не может.

Как уж Создатель решит проблему спасения всех слов в Книге Вечной Жизни, самим словам-человекам знать, разумеется, не надо. Можно лишь улыбаться и тем, кто убеждён, что всё будет отлично, как ни проказь. Можно лишь хмуриться, слыша рассуждения тех, кто доказывает, что сокращения не только неизбежны, но и прекрасны.

Всё это гадания о непознаваемом. А вот что вполне познаваемо — поглядеть на людей, ближних и дальних, как на слова единого текста. Записочки. Стикерсы. Телеграммы. Такое сравнение многое проясняет: вот идёт листочек, который весь в морщинах от старости и пожелтел, но слово, на нём написанное, дописано за многие годы до конца, твёрдо и ясно сообщает нечто важное. Вот валяется изъеденный какими-то едкими жидкостями и выцветший листок, в котором ни единой буквы не разобрать. Вот какой-то умник поверх своего слова написал жирно три буквы. Спокойствие, только спокойствие! Есть, Кому разгладить, Кому переписать, Кому обновить. Только бы не выпорхнуть из Его рук.

Бог словно разделил единый текст жизни на миллиарды полосок, и только сложив их вместе, можно прочесть полностью Его откровение. Ни одной полосочке нельзя дать сгореть, человечество ведь не дамский роман, из которого можно сотню страниц вырвать, а смысл все равно не пострадает.

Какие-то души — многотомные сочинения. Какие-то, увы, успели стать лишь брошюрками. Какие-то в глазах Божиих напоминают, быть может, почти нечитаемую записку или даже надпись на заборе. Но Бог ничего не выкидывает, и именно поэтому Он есть абсолютная доброта (хотя не только абсолют, и не только доброта). Поэтому и человечество есть Библиотека, в которой к Библии добавятся все те души, все те книги человеческих жизней, которые согласны быть добавленными, а не быть единственными.