Водопой

Голодному человеку хорошо: он пока не хочет пить. Вода настолько необходимее человеку, что жажда перебивает все остальные ощущения. Голод озлобляет, жажда обессиливает и даже делает немножко добрее. Поэтому неверно противопоставлять доброте «закон джунглей», как это иногда бывает. У джунглей, может быть, и нет закона, но у людей есть роман Редьярда Киплинга «Маугли», в котором для обитателей джунглей придуман очень логичный, полезный и добрый закон: «По Закону Джунглей за убийство у водопоя полагается смерть, если Перемирие уже объявлено. Это потому, что питье важнее еды». Засуха — общий враг, и при её наступлении ненависть должна отступить.

С древнейших времен воду сравнивали с Богом. В античном Риме всегда не хватало воды, потому что только проточная вода считалась «живой», сохраняющей в себе божественность — и римляне не делали кранов. Иисус говорил о Себе как об источнике, из которого течет вода слаще родниковой. Неверие проповедники называли засухой.

Правда, когда неверие действительно наступило, всё оказалось не так уж и страшно. Первым веком «духовной засухи», «массового неверия» стал двадцатый, век двух мировых войн и прочих неприятностей. Но только неприятности в основном были в первой половине столетия, когда атеистов было меньшинство, а большинство верили в религию, в прогресс, в нацию или в коммунизм. А вот во второй половине, когда большинство людей уже стало неверующим, жить стало почему-то значительно легче. Войн и жертв этих войн стало меньше, чем когда-либо, люди стали дольше жить, лучше питаться, в общем, не то чтобы царство небесное, но и не прежняя инвалидная команда со средней продолжительностью жизни в тридцать лет.

Однако, если больше стало кока-колы, означает ли это, что нет засухи? Жить стали дольше, но ведь не вечно — а где же вода вечной жизни? Верующие люди ужаснулись, ужаснулись за неверующих. Двадцатый век стал веком религиозной доброты. Христиане самых различных конфессий начали заботиться о мире между собой, о сближении, — о всем том, что стали называть экуменизмом (если сближение между христианством) и суперэкуменизмом (если сближаются представители разных религий).

Наступило «водяное перемирие»: верующие оказались сплочены извне, сплочены страхом, сплочены необходимостью бороться с общим врагом, причем врагом очень сильным. Когда неверующие поносили любую веру, появилось много людей, провозглашавших одинаковость и единство всех вер.

Таким защитникам казалось, что они действительно прочувствовали или доказали это единство. Но такая доброта обусловлена была страхом. Лозунгу «пролетарии всех стран, соединяйтесь» противопоставили: «всякая вера — вода, давайте сольем её... давайте сольёмся!».

К счастью, договориться о сливе оказалось невозможно. Однако, возник Всемирный совет церквей (там большинство составили лютеране, причём немецкие со всеми вытекающими отсюда последствиями). Возникли «всемирные конгрессы религий», причём американские. Появились тысячи людей, предпочитающих думать, что все боги — одно, упрекающие в фанатизме тех, кто смел напоминать, что не все боги — одно, а Бог — Один.

Засуха кончилась к концу двадцатого века. Неверие не было побеждено верой. Верующие по-прежнему в большинстве, только большинство верующих вовсе не считают необходимым ни агитировать за свою веру, ни воевать с неверием. Пусть это можно назвать «практическим атеизмом», — атеизм настоящий, атеизм теоретический, вышел из моды.

Кончилась засуха — кончилось и Перемирие. Ушел Закон Джунглей, вернулись джунгли. Что говорить об «исламском фундаменализме», который лишь подражает христианскому. В каждой конфессии появились люди, требующие неприкосновенности своих угодий: Россия — православная земля, и всякий инославный на ней будет рассматриваться как подлежащий отстрелу агрессор, а всякий живущий в России есть потенциальный православный, но никак не потенциальный баптист, индуист или кришнаит.

Это, конечно, ещё не совсем джунгли. Джунгли начинаются, когда те же самые люди, которые требуют неприкосновенности своей земли, с гордо поднятой головой при первой же возможности просачиваются в чужую землю, видя в том доказательство силы и мощи своей веры. Православный проповедник в Лондоне — замечательно, протестантский миссионер в Москве — отвратительно. Прозелитизм (перемена веры) отвратителен, когда меняют православие на католичество, прозелитизм восхитителен, когда меняют католичество на православие. Ушла Засуха, можно вырывать друг у друга добычу.

Понятно, что сплочение для спасения неверующих изначально было не очень доброй затеей. Ведь верующие-то люди должны быть добрыми вне зависимости от того, что вокруг них — потоп или засуха. Они-то напоены. Правда, как раз в те мгновения, когда человек напился, он часто расслабляется и становится не лучше, а хуже. Главная потребность удовлетворена, теперь можно и порычать. Как раз неверие как неверие, как постоянное ощущение засухи, как раз и делает человек добрее, терпимее.

Неужели только неверие может сдерживать верующих? Или, поскольку вера есть лишь свойство человека, неужели только внешняя опасность делает человека добрым? Неужели любовь к ближнему, заповеданная Христом, несовместима с проповедью веры этому ближнему, которую тоже ведь заповедал Христос? мы в ловушке неразрешимого противоречия?

Кажется, что без общего врага люди обречены на разделение. Многие верующие ищут врага, чтобы объединиться против него. Одни предлагают объединиться против «сектантов» — к примеру, православным, протестантам и католикам против иеговистов. Другие предлагают объединиться против «иностранцев» — к примеру, православным и мусульманам России против протестантов, или православным и мусульманам Турции против католиков («лучше чалма, чем тиара»). Третьи, наиболее благородные, предлагают объединиться против неверующих: «Мы вместе должны осознать, что мы, христиане, опять оказались в языческом мире». А если мы, христиане, завтра окажемся в христианском мире — что ж, можно рвать друг друга на части?..

Разумеется, всё иначе, и тем джунглям, которые сейчас наступают на верующих, наступают из сердец вполне воцерковлённых людей, можно противопоставить не только унылое отчаяние или тоскливое безразличие (если это разные чувства).

Верующий мусульманин, верующий иудей, верующий буддист, может быть, и обязаны выбирать между проповедью веры и любовью к ближнему, но не христианин. Само слово «вера» именно в христианстве приобрело совершенно новый и уникальный до сих пор смысл. Даже в Ветхом Завете это слово не означало всецелой, личной устремленности к Богу, а не просто исповедания определенных учений о Боге.

Вера стала добрее благодаря не христианам, а Христу: Он — Богочеловек, Он не только Слово Божие, сидящий одесную Отца будущий Судия, Он — личность, Он не только говорит (говорить мжет и эгоист, в котором личность забита), Он еще и слушает. Вера в Христа есть общение с Христом, которое можно было бы назвать мистикой, но тогда эта мистика ежеминутая, даруемая Духом Святым каждому, кто жаждет, а не только людям с какими-то исключительными духовными способностями.

Любить другого, не навязывая ему ничего, не упрекая ни в чём, не пугая ничем — и проповедовать другому, стараясь показать ему Христа в Евангелии, в своей жизни, в истории, стараясь показать ему и пустоту мира без Бога, причем именно без Бога Сына, без Иисуса, без Его Церкви и без многого, многого, что насадил Христос в мире и что не увяло, а растет в засуху и в наводнения.

Стремиться обратить другого, не бояться отстаивать Истину, какой она явлена тебе. Но одновременно изо всей силы обращаться к другому всем сердцем и всей душою.

Не бояться, что он не успеет принять Истину, побрезгует принять Истину из наших, достаточно нечистых рук, и будет за то отвергнут Спасителем.

Не осуждать инаковерующего и инославящего, и даже неверующего, осуждать лишь себя.

Только моя вера всегда меньше моего греха. Только о себе я с уверенностью могу сказать, что без какой-то исключительно дерзкой милости Бога я пойду в ад.

О другом же не всякий, но именно христианин может с твердостью сказать одно: ничьи дела не сильнее Бога Творца, ничье инаковерие не сильнее Христовой любви, ничьи заблуждения не могут наверняка быть непреодолимой преградой для Духа Святого. Ни одна засуха не может победить того, что сказано в Апокалипсисе: «Жаждущему дам даром от источника воды живой» (Откр. 21, 6).