Йота

Йота — это буква не русского, а греческого алфавита. Название этой буквы благодаря христианству вошло во все европейские языки как символ чего-то маленького, но ужасно важного. «Не отступать ни на йоту» — значит, не уступать ничего. Ничего важного или ничего вообще? Тут есть некоторая неясность, как и в любой неуступчивости.

Во время оно, в четвертом столетии по рождестве Христовом, богословы спорили о том, как следует называть Иисуса: «омоусиус» или «омойусиус». Обычно на русский эти два слова переводят как «единосущный» и «подобосущный», но так выходит очень уж различно. Понятно, что между «единым» и «подобным» — дистанция преогромная.

Чего стоили споры о йоте видно из того, что Василий Анкирский, глава партии йоты, почитается среди православных святым — хотя йоту все-таки выкинули. Так что, может, лучше «омоусиус» и «омойусиус» сравнить с русскими словами «существенный» и «сущностный»: какое из них, скажем, точнее выражает положение догмата о троичности в христианском вероучении? Не беспокойтесь: ответа нет или, точнее, любой ответ в одном расположении духа можно счесть правильным, а в другом расположении того же самого духа — отчаянной ересью.

Определяется же это расположение духа притчей о враче, к которому пришла монашенка. Несчастная жаловалась на икоту, беспрерывную икоту, икоту, длящуюся уже несколько дней, невзирая ни на какие обычные средства.

Из кабинета монашенка не вышла, а выбежала, красная от гнева, не по-монашески хлопнула дверью и, рыдая, исчезла за горизонтом. Медсестра не утерпела и, заглянув к врачу, спросила, что случилось. «Я сказал ей, что она беременна», — ответил доктор. — «Но ведь это же монашенка!» — «Ну и что? Главное, икота у нее прошла».

Когда человек останавливается на какой-то йоте — не обязательно христианской, йот на всех хватает — это и есть икота духовная. И прекращается она лишь тогда, когда человек вдруг видит нечто опаснее йоты или ее отсутствия. Богословы прекратили спорить о йоте, когда увидели, что может исчезнуть само пространство для спора — Церковь. Именно тогда, в конце четвертого столетия, трое молодых (это вскоре прошло) богословов, прозванных позднее «великими каппадокийцами» в отчаянии стали искать способы помирить враждующие стороны — и нашли. От йоты, правда, всё-таки отказались, но примечательно, что ни один из сторонников йоты не ушел в «раскол», не появилось ереси «йотников». Все как-то перешли на обсуждение совсем другого вопроса, а про йоту словно забыли.

Кстати, у трех молодых богословов были свои «йоты». Один из них, к примеру, считал необходимым назвать Духа Святого Богом прямо в тексте Символа веры. Но большинству епископов это показалось чересчур, и Василий отступил. Хотя, казалось бы, уж здесь-то какие могут быть споры: если веруют в Бога Троицу, то веруют и в Духа как Бога? Или, если выражаться резче, разве отказ называть Духа Святого Богом не есть самый тяжелый грех, единственный грех, который Христос назвал непрощаемым — хула на Духа Святого?!

Точно, именно так — и все-таки и по сей день православные и католики, протестанты и старообрядцы, всё-таки не называют Духа Святого Богом. И — ничего, мир не перевернулся. Хотя, может быть, именно поэтому так часто христиане говорят о том, что Духа маловато, что нужно больше?

Конечно, нехристианину все равно, есть Церковь или нет. Но что-то очень важное есть у каждого. Более того: самое важное всегда спрятано под тем, что человек сию минуту считает важнейшим, — вроде матрешки. Вот влюбленный считает самым важным, чтобы любимая девушка на него поглядела, — но скажи ему, что девушка беременна, и окажется, что взгляд вовсе не самое важное. И это даже в том случае, если девушка беременна от него самого; а ведь она может быть беременна и от другого. Влюбленность пройдет словно икота!

Если уж даже та йота, церковная, не стоила того, чтобы на ней настаиваться (и, строго говоря, слово с йотой было все-таки ошибочным), то что уж говорить обо всех остальных йотиках и пунктиках, которые кажутся такими важными. Уж каким клином вышибить клинышек — тут надо поискать. Есть клинья универсальные — вроде мысли о смерти, но они не всегда срабатывают.

Иную нетерпимость не утишить напоминанием о том, что все люди смертны — напротив, человек хлопнет себя по лбу и радостно сожжет того, который посмел настаивать на йоте. Как можно было забыть, что не обязательно бороться с инаковерием, что можно просто сжечь носителя инаковерие — и нет проблем!

Хуже ли такая нетерпимость той, которая готова сама взойти на костер? Конечно, по-человечески приятнее и удобнее, если твой противник предпочитает не тебя сжигать, а сам сжигается, но надо иногда быть выше эмоций. Разум подсказывает, что и всходить на костер, и втаскивать на костер — одинаково не имеет отношения к истине.

Все-таки и тех, кто спорил о йоте, и несчастную икающую монашенку не стращали костром. Смерть, даже собственная — и особенно собственная — не тот свет, перед которым бледнеет нетерпимость. Да разве смерть и может быть светом? Да, есть терпимость особого рода, терпимость человека, который заглянул в бездны сатанинские и понял, что все земные неприятности — чепуха. Это страшная терпимость, пугающая, — рожденная от столкновения с мраком, она и несет в себе привкус мрака. Часто именно такова та возрастная терпимость, которую ошибочно называют «старческой мудростью» и которая есть всего лишь смесь цинизма, отчаяния и импотенции. Такой коктейль можно заболтать и задолго до пенсии.

Но есть и другая терпимость — терпимость, беременная светом. Конечно, заглянуть в рай труднее, чем в ад. Ад мелок, туда заглянул и уже можно уходить, впечатление будет одно, сколько ни всматривайся. Лужа!

Небо высоко, и сколько ни всматривайся — вроде бы нет его, того, что зовется небом, есть какие-то атмосферные явления, граница между землей и космосом, и так далее, и тому подобное. Небо, в отличие от лужи, неосязаемо. Но есть и тут свой Врач, и рано или поздно Он напоминает нам, что болезни противостоит не другая болезнь, и даже не наша жизнь, а жизнь чужая. Тогда приходит желание не просто терпеть грехи и ошибки другого, а беречь другого, со всеми его ошибками и грехами, лишь бы ни вписать даже йоту от себя в текст, который пишут, споря и радуясь, Бог и Его создание.