Собака

В начале пятого столетия жил историк Орозий, современник Августина Гиппонского. С Августином Орозий был знаком и свою самую знаменитую книгу, «Историю против язычников» написал как исторический комментарий к августиновому обличению язычников с позиций богословия. Свою «Историю» Орозий начал с собак, нарисовав живописную картину мира как огромного дома, в котором «многие живые существа, самого разного рода, оказывают в хозяйстве помощь» и «усердие псов не является при этом последним». Насчёт псов — это Орозий решил блеснуть образованностью и процитировал Вергилия, «Георгики»: «Nec tibi cura canum fuit postrema».

Между прочим, и в современном мире к собакам относятся по-разному: есть страны, где их на порог не пускают, а есть и Россия. В Библии к собакам отношение не русское. Палестинец («филистимлянин» по старому) Голиаф спрашивает Давида: «Разве я собака?», а тот отвечает, раскручивая пращу: «Нет, хуже» (1 Цар. 17, 39).

Пастухи знали собакам цену и не знали сентиментального отношения к этим животным. Храмовые законы запрещали приносить в качестве жертвы Богу «плату блудницы и цену пса», «ибо то и другое есть мерзость пред Господом Богом твоим» (Втор 23, 18). Представить себе собаку, которую приносят в жертву вместо агнца — все равно, что представить себе самое страшное кощунство (Ис. 66, 3). Собака — это вечно голодная тварь (Ис. 56, 11), — из чего ясно, что еврейские пастухи на кормёжке собак сильно экономили. Единственная польза от собаки: что она гавкает (Ис. 56, 10).

В Евангелии это отношение к собакам вполне продолжено, «собака» — это всегда ругань. Единственное исключение: когда Иисус разговаривает с гречанкой и та смиренно называет себя собакой, лишь бы получить немножечко благодати, как собаки получают куски со стола наевшихся хозяев.

Очень сомнительно, чтобы евреи, подобно грекам, прикармливали собак со стола. Зачем пускать в дом, тем более к столу, нечистое животное? Но Иисус не стал спорить, смирение Он ценил, чудо было совершено.

Лучше бы Он этого не делал! Может быть, тогда бы люди меньше собачились друг с другом? Впрочем, было бы желание пособачиться, а разум найдёт оправдание. И вот Орозий, лишённый еврейской предубеждённости к собакам, именно сравнил себя с собакой в лучшем смысле этого слова: «В них … заложено природой усердно, по собственной воле, исполнять то, к чему они были приучены, и благодаря какому-то врождённому закону послушания, одним лишь чувством воспитанного в них трепета сдерживаться до тех пор, пока мановением руки, либо по команде, им не дано будет право действовать».

В этих словах уже заложено главное противоречие нетерпимости: она знает свою вину и в то же время пытается свалить эту вину на другого. Собачиться — «по собственной воле» или «благодаря закону послушания»?

Через тысячу лет после Орозия собачью голову избрали своим символом — символом верности — опричники. Между тем, вся опричнина с начала до конца была взрывом недоверчивости и неверности: Иван Грозный не доверял подданным, в том числе, и опричникам, подданные — кто выжил — нимало не доверяли царю. Иван Грозный оправдывал свою паранойю послушанием Божией воле, опричники оправдывали свои преступления — послушанием царю. И при этом все они прекрасно понимали, что поступают по собственной воле. Этим и гордились — что слушают, но по собственной воле. А их современники — испанские инквизиторы — преследовали, кого считали нужным, не обращая внимания на мнение самого Папы Римского. Архиепископ Толедо был вынужден бежать из Испании и скрываться в Риме (тут и умер).

В отличие от Папы Римского, Бог не выражает Своей воли прямо. Христа уже в древности изображали как Доброго Пастыря, со спасённой овцой на плечах. Собаки рядом не изображали, потому что Христос никому не поручал «стеречь» своё стадо. Он поручал «пасти». Он посылал пастырей, а не овчарок.

Орозий, восхваляя собак, приравнивает их к людям по «способности различать, любить и повиноваться. Ведь, различая своих и посторонних, они не ненавидят тех, кого прогоняют, но горячо любимы теми, кого любят сами, и, любя господина и дом, они усердно служат, вроде бы не телесной природой приспособленные к этому, но побуждаемые сознанием любви».

Собака не может ненавидеть, она может лишь любить, — взгляд более чем теоретический. Собака умеет ненавидеть не хуже человека. Другое дело, что собака не отвечает за свою ненависть, потому что если эта ненависть от природы — например, ненависть к пьянице — то виновата не собака, а пьяница, нарушивший закон природы. Если же это ненависть «индуцированная», привитая человеком (ненависть к темнокожему, к еврею, к заключённому), — то за эту ненависть отвечает тот, кто её привил.

Видимо, Библия все-таки права: негоже подменять агнца собакою. Во всяком случае, символизировать любовь и верность собакой — дело пропащее. В современной России одно время получило хождение выражение Александра Солженицына: «Волкодав — прав, а людоед — нет». Это Солженицын сказал в те годы, когда он травил большевиков за лицемерное отношение к смертной казни, за гуманизм, скрывающий людоедство.

Двадцать лет спустя тот же литератор призвал восстановить смертную казнь в России — ведь «волкодав прав». Волков оказалось вокруг премного. Одно только забывают те, кто считают себя волкодавами: всякий волкодав есть всего лишь волк, которого люди научили травить своих сородичей.

Бог не создавал собаки, Бог создал волка. И то, что человек превратил волка в собаку, не беда — беда, что человек научился видеть в другом человеке волка. Да и это беда, а не грех. Вон, Иисус использовал же сравнение человека с волком («Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» — Мф. 7, 15). Грех начинается, когда вместе «берегитесь лжепророков» говорят «убивайте лжепророков».

Все людоеды, видимо, считают себя волкодавами. Наверное, и все бешеные собаки потому так носятся, что им кажется: мир вокруг взбесился. И как ни печально и опасно зрелище бешеной собаки, печальнее и опаснее человек, решивший, что он — собака не бешеная. Правда, даже это преодолимо: достаточно вспомнить, что собака тем более собака, чем далее она от волка.

Волкодав, вообще пастушьи собаки, овчарки, — все они, строго говоря, не могут даже называться «домашними» животными, потому что те же пастухи их в дом не пускают. Собака тем более собака, чем менее она похожа на волка, чем менее способна она задавить не то что волкодава — комара, чем более она питается не мясом, и — как в том евангельском эпизоде — крошками со стола. В конце концов, все христиане — именно такие собачки, допущенные к столу — но не для того, чтобы этот стол сторожить.