Эссе вышло вышло из застольных бесед. Столы разные бывают, и эссе можно усадить за парту, поставить эссеиста перед столом экзаменатора — отсюда «эссе» как «сочинение» в современном английском. Но публичный дом не ЗАГС, сочинение не эссе. Эссе бесцельно. Поэтому оно именно «вышло» из застольных бесед, покинуло их. Но как «покинуло»: эссе иногда может всплыть всюду как фиалка в проруби. Например, в евангелии Иоанна монолог Иисуса за Тайной вечерей — типичное эссе, но это ясно только задним числом, что делает эссеистичность этого эссе неполноценной.
Первый в истории эссеист одновременно и самый великий, тут прямо как в истории драматургии, где Шекспир и первый, и последний. Монтень — не просто эссеист, он первый и последний успешный эссеист, его эссе были таким же бестселлером, как эразмовы пословицы, реколлекции Лойолы и раблезианство Рабле. А затем сам спрос на эссеистику упал, и довольно резко, так что Лев Толстой был вынужден прятать свои эссе в беллетристике, что очень эту беллетристику украшает, но эссе на пользу не идёт никогда. Единственным исключением можно считать «Москва-Петушки», где граница между Монтенем, Щедриным, Салтыковым и Шаламовым растушёвана.
Проблема с эссеистикой та, что она непременно от первого лица, а чтобы писать от первого лица надо иметь это самое лицо, и именно первое. Большинство-то лиц у личности — дай Бог, если четвёртое или третье, редкий писатель долетит до второго, а уж до первого — ну вот, эссеисты. Да и те с облегчением соскальзывают — у того же Монтеня дневник путешествия в Италию вовсе не эссе. Что опять же заставляет оценить путешествие Венички в Кремль, которое вовсе не путешествие, а эссе. Кстати, да — кроме «Москва-Петушки» есть ещё одно эссе, и преогромное, в шкуре романа — Шенди! А вот путешествие Стерна вовсе не эссе.
От застольной беседы эссе унаследовало одну черту — приятственность. Оно должно доставлять удовольствие, а для этого оно должно быть языковой игрой. Игрой словами, мыслями, цитатами, аллюзиями и пр. Тут Рубикон между эссеистикой и философией, и Платон всё-таки не эссеист или, точнее, обычно не эссеист. Он, конечно, играет языком, но всегда хочет победить. Это застольные соревнования, а эссе это воплощённое миролюбие. Вот почему «Быть или не быть» вовсе не эссе, хотя и похоже. В театре сюжет, квест, интрига. Кстати, эссе не может быть с рифмой, и даже верлибром не получится — потому что игра игрой, но именно игровая игра, а поэзия игра профессиональная, платят за неё или нет.
Эссе играет словами в отсутствие собеседника. Оно приятно автору, ему доставляет удовольствие, не читателю. Если в тексте обращение к читателю — пиши-пропало, это не эссе. В эссе читатель ощущает себя вуайеристом, агрессором — сознавая, что написано именно для него, что от Монтеня до Розанова эссеисты эксгибиционисты. Но хорошо одетые эксгибиционисты! Эксгибиционисты-денди!!
Сравнивая литературу с музыкой: эссе, конечно, додекафония. Пост-музыка. Хорошо темперированный хаос. В современном русском языке эссе встречается редко — оно плохо совместимо с необходимостью выживать, зарабатывать, с растворённостью всех во всём. Эссе стало принимать неожиданные формы — началось с пародий на патерик у Майи Кучерской, достигло совершенства у о. Сергия Круглова в житии св. Вжуха. Но это, конечно, не от хорошей жизни, это от суженности аудитории. Ну какая в России у эссеиста аудитория?! Не Тулуза, ох, не Тулуза... Каков мэр, такова и эссеистика, и если в мэрах не Монтень...