Первый и основной признак тоталитаризма — кто-то за человека решает, в чём смысл его жизни. В пределе: один решает за всех.
Собственно, именно об этом термин «диктатура»: кто-то диктует другому (другим), в чём смысл их жизни.
Производными от этого являются такие популярные, но поверхностные, вторичные признаки тоталитаризма как национализм, патриотизм, марксизм-ленинизм и т.п. «Нация», «класс», «религия», — да хотя бы и секс с кулинарией, — всё может быть использовано в качестве общеобязательного, единого смысла.
Учёные спорят о том, существовал ли тоталитаризм, потому что на практике полного, тотального сплочения людей не бывало ещё. Оно даже не заявлялось. Единой цели даже может и вовсе не быть. «Единство нации» — не единый смысл жизни, а лишь пространство, в которой у каждого члена нации (класса, церкви, просто члена) свой отдельный смысл бытия. Значит, нет тоталитаризма?
Надо подчеркнуть: суть не в создании единого для всех смысла, а в создании центра, который определяет смыслы для всех и каждого. Вот — тотальная несвобода, тотальная ликвидация свободы, аннулирование личности. Пусть Центр одному определяет быть художником, другому политиком, третьему программистом. Важно, что не сам человек определяет, а кто-то за него.
Вот точка, в которой исчезает личность как актор коммуникации, деятель общения. Человек становится приёмником чужой воли, репродуктором, передатчиком. Определение смысла Центром (фюрером, правительством) может быть удачным, гениальным, насущно необходимым, единственно возможным — но оно порочно и гибельно уже по одному тому, что совершается не самим человеком. Пусть человек ошибётся с выбором своего смысла — лучше ошибиться свободно и погибнуть, чем быть рабом чужой воли и стать победителем.
Самое плохое, конечно, стать распорядителем.
Сплочённость, тотальное единство проявляются в двух неразрывно связанных крайностях. Если представить шкалу смыслообразования, где на одном конце полная бессмыслица, а на другом — централизованно назначаемый смысл, то эти два конца сомкнуты и всячески пытаются ликвидировать середину, то нормальную жизнь, где каждый сам определяет свой смысл. В сообществе, где смыслы назначаются извне (с большей или меньшей централизацией — но таким сообществом может быть и одна семья) — назначенный смысл никогда не реализуется, не становится плотью и кровью человека. Человек распадается, вянет, его существование становится бессмысленным и животным. Конечно, при этом имитируются (с большим или меньшим успехом) энтузиазм, радость, деятельность, но это мерзость имитации на месте святе.
Именно перехват смысла властью, отчуждение человека от смысла и делает жизнь внутри тоталитаризма похожей на метание мухи, накрытой стаканом.
Можно ли измерить степень узурпации смысла властью? Да, и очень точно. Для этого достаточно измерить уровень свободы слова. Шкала свободы слова не имеет минимума и максимума. Свобода слова абсолютна. Ограничения свободы слова должны быть нулевыми. Отрицание Холокоста, проповедь педофилии и ленинизма, наркомании и мата, — всё должно быть дозволено. Ни безопасность государства, ни общественный порядок, ничто не должно ограничивать свободу слова. Разве что соблюдение норм по уровню шума. Более того, свобода слова тесно связана с экономической свободой: в условиях олигархической (или хотя бы деформированной) экономики на средства коммуникации свобода слова превращается в фикцию.
Понятно, что нет стопроцентной свободы слова — или нулевой цензуры, поскольку всякое ограничение свободы слова есть цензура. Это не означает, что тоталитаризм всюду, но ручейки, стремящиеся к сливанию в тоталитаризм всюду.
Важно понимать, что не является тоталитаризмом кооперация смыслов, когда несколько человек объединяются в одной или нескольких сферах. Например, верующие объединяются в общину с единой догматикой. Если это добровольное объединение взрослых людей, это не тоталитаризм. Даже если это монастырь с мельчайшей детализей поведения послушников, это не тоталитаризм, это вполне нормальное проявление способности людей объединять смыслы.