Тоталитаризм не стоит на страхе. Он стоит прежде всего на незнании и апатии, на атрофии когнитивных и коммуникационных способностей.
Вот почему, между прочим, терроризм не ведёт к тоталитаризму, а вот тоталитаризм порождает государственный терроризм.
Некоторые социальные кластеры, действительно, пережили Большой Страх. Но это были как раз те люди, которые соучаствовали в тоталитаризме, строили его, навязывали его другим. Они удивились и испугались, что придут и за ними. Для них репрессии были сюрпризом, потому что они жили в благополучном мире номенклатуры, идеже несть болезней и печалей, а только прикрепление к настоящим, первоклассным, а не фиктивным поликлиникам, санаториям, распределителям и т.п. И вдруг папа — враг народа! Вдруг каждый вечер кого-то забирают! Они испугались, и этот страх пронизывает книги Чуковской и Солженицына, мемуары сотен чиновников, отправленных на Колыму.
В книгах Шаламова и Домбровского, однако, страха нет. Нет страха в воспоминаниях немногих о голодоморе. Ужас, отвращение — есть, а страха нет. Ничего неожиданного для них не произошло.
Режим начинался с публичного устрашения, но результатом устрашения был не страх, а апатия. Большой Страх номенклатуры был результатом того, что апатия ей была запрещена. Эти люди получали деньги за то, что активно насаждали иллюзии и ложь, получали деньги за «веру» в «светлые идеалы».
На страхе вообще далеко не уедешь. И Ленин это понимал, и Сталин, и Хрущёв, и так до Путина. Поэтому запугивание играет второстепенную роль. Полностью апатичное население бесполезно. Искусство тоталитаризма есть искусство нахождения царского пути между толстым кнутом и тонким пряником. Помогает способность человека адаптироваться — и адаптация не есть умение выжить в тюрьме, адаптация есть умение не считать тюрьму тюрьмой.
Вот почему основа тоталитаризма — информационная блокада. Блокируются факты, блокируется и социальный диалог. Сама по себе пропаганда бессмысленна, но пропаганда в сочетании с информационной блокадой, запретом нормального общения (в которых входят и митинги, и пикеты, и партии, и свобода слова) и, наконец, пропаганда в сочетании с милитаризмом — такая пропаганда создаёт тоталитаризм, каким мы его видим. Не тюрьма, а казарма, казарма открытого типа, где есть многие элементы нормального мира. Парикмахерские или аптеки при тоталитаризме от Ленина до Путина не отличались почти от таковых в свободном мире.
При этом сам тоталитаризм — явление именно коммуникационной эпохи. Ленин был чистым теоретиком, который никогда в жизни не соприкасался с реальными рабочими, а реальных крестьян во время голода в Поволжье не спасал от голода, а подталкивал к голоду, требуя уплат всех платежей. Он жил в мире текстов, что само по себе нормально, но он создал себе мир, в котором тексты имели значение лишь постольку, поскольку соответствовали его идеям. Историческая случайность дала ему возможность сделать этот мир — миром сотни миллионов людей.
Вот почему восстановление прошлого необходимо, хотя недостаточно. Восстановлению подлежат коммуникационные связи. Тоталитаризм особенно активен в купировании этих связей. Внутри страны они уничтожены, привычка коммуницировать друг с другом похоронена была уже в царствование Ленина, а дальше газон деспотизма только аккуратно подстригался. Поскольку коммуникационное общество активно распространяется — интернет — постольку именно интернет становится последней угрозой тоталитаризму. Тоталитаризм не боится голода и чумы. Ну, выйдут люди на улицы с пустыми кастрюлями. Допустим даже, возьмут штурмом Кремль — так они ж посадят на освободившийся трон очередного диктатора. У них атрофированы коммуникационные навыки. Ворчание — не коммуникация. Это блестяще показывает то, что одни и те же люди ворчат на Кремль и одобряют его людоедскую политику в отношении Грузии, Украины, да всех, кроме себя.