Выборы — замечательное, весёлое и доброе изобретение, превращающее политику в разновидность игры. Можно очень серьёзно относиться к футболу, но всё же гонять по полю мяч занятие не столь серьёзное, как Куликовская или любая другая битва. Можно очень серьёзно относиться к политике, но всё-таки опускание в ящик листочка бумаги не столь серьёзно, как война Алой и Белой Розы. Правда, выборы могут быть так или иначе связанными с войной гражданской или какой другой, но всё-таки связь достаточно косвенная. Школьникам очень трудно запомнить результаты выборов в Учредительное собрание, или в рейхстаг, потому что ежу понятно, что революция и гражданская война в России, равно как и Вторая мировая война, начались не из-за голосований, вообще не по одной какой-то причине.
Научиться выбирать означает научиться быть весёлым и добрым, принимая волю большинства — если она кажется нам глупой — как принимают грозу и землетрясение весёлые и добрые люди, не теряя духа, не теряя веры в людей. Именно внутренняя уверенность в себе может сделать выборы демократической процедурой. Человек робкий придаёт такое значение мнению большинства, что не в силах смириться с тем, что это мнение окажется неблагоприятным. Если он революционер и видит торжество контрреволюции, он унывает; но уныние овладевает и белогвардейцем, который видит победу революции. Главное же: даже победивший революционер (или контрреволюционер) после первой бурной радости вскоре опять впадает в уныние. Потребность в постоянной опоре на окружающих есть такая же разновидность наркомании, как курение. Сперва достаточно пары сигарет в день, а ко дню кончины и двух пачек мало. Относящиеся к выборам чересчур серьёзно сперва радуются победе хотя бы относительным большинством, но когда они волнуются от того, что за их любимые идеи или вождя проголосовали лишь 98 процентов избирателей, — конец режима явно близок.
Выборы в России появились после долгого перерыва лишь в 1990 году и почти сразу закончились — во всяком случае, перестали быть честными. Это ещё не беда. Беда началась, когда защитники демократии стали говорить, что итог выборов может привести к гражданской войне и гибели миллионов людей. Такая горячность хуже и погибельнее любой гражданской войны.
Эти страсти тихо разъедают душу. Но серная кислота, которую не выплёскивают другому в лицо (хотя и это уже есть), а выпивают сами или заставляют пить других, — всё равно яд. Нас разъедает категоричность — это антипод демократичности, решительное нежелание признавать за другим человеком возможность по-иному глядеть на мир. У нас кто думает иначе, тот уже не человек, а сволочь и тупица. Понятно, что этим грешат коммунисты; но пора бы перестать этим грешить тем, кто называет себя антикоммунистами и демократами.
Логика тех, кто в начале 1990-х годов сделал выборы тягостной и несвободной процедурой, была очень демократичной: приход к власти коммунистов положит конец и легальной оппозиции, и куцей нашей свободе печати. Но это ещё не повод категорически требовать голосовать за антикоммунистов и называть всех, призывающих к какой-нибудь «третьей силе», идиотами. Есть ведь люди не глупые и смелые, которые способны быть и нелегальной оппозицией, сидеть в тюрьме, идти на расстрел. Они не требуют от других того же, не упрекают людей менее сильных, не считают их менее умными. Можно для себя считать возможной либо легальную оппозицию доброму начальству, либо покорный переход в автоматчики злого начальства, но для другого-то можно признать возможность проголосовать сегодня так, чтобы завтра он сел в тюрьму? А ведь многие из тех, кто признает лишь легальную антикоммунистическую оппозицию, совершенно по-коммунистически засвистывает сейчас и затоптывает тех, кто и раньше садился в лагерь за антикоммунизм, и в будущем на это же рискнет.
Нечестно было говорить, что крайние антикоммунисты, считающие коммунистом даже Ельцина, не только себя подводят в будущем под расстрел, но и весь русский народ? Это ведь была прямая ложь: коммунисты 1990-х годов никого не собирались расстреливать. А вот Ельцин и назначенный им преемник не пожалели пуль для чеченцев.
Слишком много в предвыборной агитации с 1990 года говорилось и говорится так, словно выборы означают смерть или жизнь. Любые выборы, действительно, могут стать последними, но жизнь не кончится даже с приходом коммунистов, как не кончилась она с приходом к власти в 1999 году самого чёрного вида коммунизма — гебизма.
Политика начинается с уважения к другому: пошёл — хорошо, не пошёл — твоё право, тоже хорошо, ты не подлец и не предатель, а всё-таки давай поговорим. Поговорить, обсудить, убедить, и убедить по-настоящему, а не окриком: «Не пойдёшь — значит, Иуда и сволочь!» Иди — против Лигачёва за Горбачёва, против Горбачёва за Ельцина, против Зюганова за Ельцина, против кого-то ещё за Явлинского, против Путина за много кого… Демократ не тот, кто не желает со мной разговаривать, а командует: «Марш на выборы, иначе ты предаёшь демократию». Демократ — тот, кто знает: не ходить на любые выборы — нормально и не преступно.
Я не вижу ни малейшей разницы между путинизмом 2011 года и 2018 года. Когда в 2011 году рамочная оппозиция решила идти наблюдателями на выборы, это было непрактично, надежды добиться честных выборов не было. Когда сейчас те же люди решают не ходить ни наблюдателями, ни вообще, это точно так же иррационально. Просто хаотические метания внутри рамки «любая буза, только не нормальное, идейное демократическое движение». При этом я и в 2011 году считал, что если кто займется контролем выбором — хорошо, всё-таки хоть какая-то активность, авось потом перейдет в новое качество. Правда, не перешло. Сейчас вместо контроля за выборами идти на демонстрацию — то есть, на массовые посадки и последующую многолетнюю бузу с тем, кого посадят, за дело и просто так, — ну, не знаю... Какой-то узкий такой диапазон... Либо прыгать, либо сидеть. Бессловесное поведение... Демонстрация — всегда итог какой-то активности между демонстрациями, а у нас она вечно заменяет эту активность. Просто очень жалко тех, кого посадят, тем более, что наверняка опять посадят многих невинных. Да и те, кого посадят за дело, тоже будут говорить, что они не виноватые, они просто демонстрировали. Страна невиноватых... А поскребёшь идеи — ой, мама... Нет ничего практичнее идей и объединения вокруг них! А «протест» — очень непрактично. Но как скажешь идею типа «свобода слова», все сразу падают в обморок — ну как можно! экстремизм! тогда нас китайцы и арабы сразу завоюют!
В 2018 году стал популярен призыв бойкотировать выборы. Проблема в основном языковая: что считать бойкотом. Можно призывать не ходить на выборы, но ведь наше нехождение на выборы — никакой не бойкот. Просто неучастие. Бойкот выборов состоит (а) из выборов, а в России последние настоящие выборы были в ноябре 1917 года, в Учредительное собрание (б) из широкой публичной кампании против выборов. Такая кампания в современной России невозможна. Так о чём речь? Речь об имитации бойкота. Очередной новояз, теперь со стороны квази-оппозиционеров. Имитация деятельности. Мы, мол, выборы бойкотировали! Да ничего вы не бойкотируете, просто выдаёте фонарь под глазом за маяк демократии. Импотенция — не воздержание. Рабство — не бойкот свободы. Рабы не развлекаются садомазо, они в кандалах просто живут. А когда такие призывы от тех, кто сажал рабов в кандалы — Сатаров, Ходорковский — тогда вообще ой.
На дороге стоят трое бомжей — то есть, не современных общеевропейских бездомных людей, а конкретно русских алкоголиков, пропивших всё и всех, много сосавших крови из близких, часто хищных, всегда лживых. Кому из них подать?
Во-первых и в главных, можно не подавать, и никакого греха в этом нет. Бомжи, конечно, говорят другое: не подал — сволочь, фарисей, эгоист, мерзавец, предатель родины, бесчеловечный дурак, не понимающий всякого разного. Придавать значения этой ругани не стоит.
Во-вторых, бомж выбрал себе путь лживости и опьянения, но мы-то не бомжи. Можно подать бомжу, который считает себя чисто выбритым и благоухающим дорогими духами аристократом, или называет себя либералом, или называет себя демократом. Но подавать надо не потому, что он таков. Самому надо оставаться трезвым.
Можно подать бомжу, который утверждает, что благодаря подачке протрезвится. Только надо чётко понимать, что шансов мало и, скорее всего, получив подачку, бомж лишь укрепится в своём запойном пьянстве и в лживости, ведь — сработало.
Наверное, если подачка одна, а бомжей десяток, нужно подавать не тому бомжу, который говорит самые правильные слова, а тому, кого другие бомжи забили. Так, бросая хлеб птичкам, добрый человек обязательно бросит отдельный кусок самому робкому воробью, которого прочие отогнали. Только надо сознавать, что не всегда самый битый — самый умный. Иногда он просто попал под руку. Он может оказаться даже самым подлым. Ничего, не переживайте за свою подачку: жизнь — включая настоящее попечение о бомжах — не там, где подают разово.
Мужчина, который в секс-шопе выбирает себе резиновую женщину, — он выбирает женщину?
С точки зрения многих — да. Конечно, скажут многие, это не вполне настоящая женщина, но у неё есть руки, ноги, голова, груди. Если с нею спать каждый вечер, возможно, в конце концов, она забеременеет — во всяком случае, надо на это надеяться. Если спать с нею каждый вечер, это поможет сохранить потенцию, а где-нибудь лет через 60 она, возможно, благодаря непрерывным усилиям, превратится в живую.
Мужчина, который идёт выбирать резиновую женщину, чтобы продемонстрировать хозяину секс-шопа свою любовь к живой женщине…
Мужчина, который идёт выбирать из резиновых женщин, чтобы потом никто не упрекнул его в бездействии…
Демократы, которые готовы обойтись без демократии «в крайнем случае», обречены жить всегда «в крайности». Один раз уступив духу тотальности, демократ обречён на путь, которые проделал один волшебник из повести Стругацких: он, пытаясь доказать, что нежить может размножаться, щелчком пальца создал волшебника поменьше, который щелчком пальца создал следующего… и так сто раз, причём каждый следующий волшебник был меньше предыдущего, как в матрёшках…
Горячность в одном обычно восполняет холодность в другом. Религиозный фанатизм тем горячее ревнует о соблюдении обрядов, чем холоднее к ближнему и его нуждам и страданиям (поэтому фанатизм легко соединяет в себе горячность и холодность, пафос и бессердечие). Бывает горячность и в политике: например, в России с 1990-х годов к обязательному участию в выборах призывали тем горячее, чем дальше были от реальных демократических позиций. В 2000-е годы это приобрело уже вовсе трагикомический оттенок: люди, которые руководили страной в предыдущее десятилетие и никак не сопротивлялись ни ликвидации свободы печати, ни милитаризации и гебизации страны, которые лишь имитировали демократические реформы, которые и свои псевдо-оппозиционные партии создавали как имитации, не выходя на реальный контакт с будущими избирателями, горячо призывали идти на выборы. Многие реальные оппозиционеры («диссиденты») тоже призывали идти голосовать, но делали это вполне спокойно, ведь они знали, что демократия на выборах рождается, но вынашивается в течение многих лет между выборами в кропотливой повседневной политической деятельности. Идти на выборы особенно истерически призывали люди, которые не ходили ни на пикеты, ни на митинги, презрительно именуя организаторов и посетителей таких политических актов «демшизой». Особенно много истерики в защиту хождения на выборы было в российском интернете: под благодетельным покровом анонимности люди, боящиеся идти на реальный конфликт, компенсировали свою трусость. Тысячи добровольных помощников диктатора (который был главным пропагандистом идеи хождения на выборы) объясняли, почему это хождение не поможет диктатуре. Десятки тысяч людей ворчали и пыхали пламенем. Однако, собрать двести тысяч долларов, чтобы в Москве функционировал центр Сахарова, единственная площадка для реального, а не виртуального свободолюбия, эти десятки тысяч даже не хотели, не только «не могли», хотя суммы намногие большие собирали на лечение больных денег. А ведь проблемы детей — лишь производные от проблем страны. В нормальных странах самое сложное лечение детей оплачивается из общих налогов.
Опыт религии может помочь демократии, хотя религия и не есть демократия (как и демократия лишь до тех пор демократична, пока не превращается в религию). Христос сказал: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф 10, 28). Придут к власти коммунисты и возобновят гонения на религию? Ну, что делать, значит, будем жить в условиях гонений, не впервые! Намного хуже — и это очень убедительно показали именно годы, когда правили сперва демократы, прикрывавшие гебистов, а потом гебисты, закрывшие собой демократию, — когда правят коммунисты, от коммунизма отрекшиеся (на словах) и превращающие православие в государственную идеологию. Лучше уж в огонь, чем в медные трубы!
Демократия, как и христианство, есть там, где есть человек; фашизм может существовать и без людей, в царстве роботов. Поэтому и в демократии есть плоть, а есть дух, и забота о духе для демократии важнее заботы о теле. Можно сохранить демократическую плоть — институты демократии, и при этом убить душу свободы, как это произошло в Германии и России при тоталитаризме. Причём, душа свободы убивается не только тогда, когда секретари или канцлеры становятся фюрерами; она убивается намного раньше, и фюрерами становятся там, где походя бросают: «Нет альтернативы!..». Гитлера ведь выбирали именно для того, чтобы к власти не пришли коммунисты; упаси Бог, это не означает, что Ельцина справедливо приравнивать к Гитлеру. И всё же свобода есть не только и не столько результат выборов, сколько состояние души, и нельзя защитить свободу в будущем, изгоняя её из настоящего, наступая на горло собственной песне ради заглушения «Интернационала». Кто хочет агитировать за того или иного кандидата в пользу демократии, пусть агитирует спокойно, уважительно к праву другого на иную позицию и на иную агитацию, на иную логику, пусть не рвёт свою и чужую рубашку в истерическом страхе, и не падает в фальшивый обморок от ужаса и возмущения, когда другой демократ агитирует иначе и голосует либо не голосует вовсе.
Пускай идти на выборы Вас призвали лидеры пятидесятников, баптистов, католиков, мусульман и лично Патриарх. Всё равно — можно и сходить на выборы. Пускай Вам грозят, что не пойдёте — предадите демократию. Всё равно — можно и пойти. Если Вы колеблетесь, если Вы раздумываете, если Вы думаете, не грех ли сходить, — бросьте, сходите!
Благословляется голосование и не голосование, хождение к урне и не хождение. Помните: от этой мелочи ничего не изменится ни в лучшую, ни в худшую сторону.
Не благословляется только осуждение тех, кто поступил иначе, а особенно не блогословляется считать их глупцами или подлецами, или хотя бы неверно рассчитавшими людьми. Не может быть верного расчёта там, где нет верных подсчётов.
Проголосуйте за партию, которая Вам кажется злом, только наименьшим — не беда, от Вашего голоса её судьба не зависит. Сколько кому нарисовать голосов, будет решать номенклатура. Власть призывает всех голосовать не потому, что боится, а просто её план — реставрация советской жизни, когда голосовать ходят все. Властью движет не политика, а эстетика.
Вы, пойдя на выборы, безусловно поучаствуете во лжи и лукавстве. Но, честное слово, если это участие избавит Вас от обострения язвы желудка — лучше сходите. Помните: даже если Вы проголосуете за что-то совершенно кошмарное, это ничтожно по сравнению с кошмаром нашей (Вашей) повседневной грешной жизни. Вот и используйте четыре года до следующих выборов, чтобы исправить положение: ходите на митинги, теребите политиков, организуйте партии, помогайте гонимым… Будьте производителем политики, а не потребителем.
Участвуйте во лжи выборов, не участвуйте во лжи выборов, только не обольщайтесь результатами. Сколько ни получат те, кого Вы решили поддержать, знайте: далеко не все, голосовавшие иначе, любят несвободу. Далеко не все, голосовавшие как Вы, готовы отдать за свободу что-то, кроме голоса раз в четыре года. Со многими, кто не пошёл на выборы, Вам как раз и предстоит творить свободу. Вы не пошли на выборы? То же самое — многие пошедшие Вам больше будут друзья, чем многие не пошедшие. Не делайте из выборов идола, тогда выборы когда-нибудь станут выборами.
Аполитичность плохо, политизированность плохо, а хуже всего, что и внутри нормы есть свои ненормальности. «Я научила женщин говорить, о как их замолчать заставить» (Ахматова). Трудно убедить человека выйти на площадь, но ещё труднее увести его с площади. Нет, конечно, легко увести человека с площади, арестовав — то есть, по буквально смыслу слова «арест», «остановив» его. Трудно убедить человека, что к следующему выходу на площадь нужно хорошо подготовиться. Нужно, прежде всего, подумать. Почитать. Ещё раз подумать. Поговорить с другими. Ещё раз подумать, и ещё много, много раз… Вот теперь можно выходить.
Свобода как банан, который, по известному анекдоту, висит в клетке, и вот мужик прыгает, прыгает, а дотянуться до банана не может. Ему советуют: «Вась, подумай», — а он отвечает: «Прыгать надо, а не думать!» В политике всегда есть мыслители и прыгатели. Плохо не то, что они не объединяются. Не нужно объединяться, нужно каждому и думать, и прыгать. Диссиденты в основном думали. Выпрыгнули они, собственно, один-единственный раз — в августе 1968 года. Впрочем, прыжок был славный. С 1990 года свободолюбцы, так уж повелось, в основном прыгают. Прыгают с тем большим энтузиазмом, что прыгнуть — трудно. Труднее, чем в прорубь. Потерять работу, здоровье, а то и свободу, — нет проблемы. Не так непременно, как при Брежневе, но очень вероятно, причём с каждым годом всё вероятнее и вероятнее.
Хочется собрать все силы и прыгать. Однако, нужно взять паузу — особенно, когда дела так плохи, как сейчас, — и немножечко подумать. Пересмотреть программу, пересмотреть отношения с людьми, пересмотреть «формат» всей политической активности. Что-то старое выкинуть, что-то новое придумать. Свобода всё-таки не банан, не сгниёт, пока мы думаем, и само думанье есть один из самых сладких плодов свободы, доступных всегда и везде.
