Знаменитое эссе Вацлава Гавела 1979 года грустно читать — сегодня на таком уровне уже никто не мыслит, понижение огромное. Во вс. сл. в Чехии и в РФ. :-) В Чехии это нормально, наверное, они уже по ту сторону (а ведь я бывал у самого Яна Сокола), а нам-то рановато оперетты опереттить. Начинается как манифест Маркса: по восточной Европе бродит призрак. Только на чешском не «призрак», а чудесное слово «страшидло».
Еще по чешски хорошо «жить по правде» (для Гавела это важнее, чем «жить не по лжи», он же не пошляк). Жизнь по правде — «живот в правде».
Перевод «Сила бессильных» абсолютно не верен. Эссе называется по-чешски «Мочь безмочных». Мощь — это власть. Например, главный вопрос Гавела:
«Правда — в широком смысле слова — получает в посттоталитарной системе специфическое и неведомое другим системам содержание: правда играет в ней более крупную и, главное, новую роль фактора власти, то есть непосредственной политической силы. На что эта сила влияет? Каким образом реализуется правда как фактор власти?»
В оригинале «сила влияет» — (транслитерирую): «сила пусоби». Но «правда как фактор власти» — «правда яко моченски фактор». А эссе — именно о «мочи». «Власть лишённых власти».
Вообще русский перевод не очень хорош, к сожалению (есть ощущение, что делался с английского). Но я даю из него две цитаты, которые абсолютно приложимы к России Ельцина-Путина. Может быть, высшую степень глумливости проявил Ельцин, когда призывал сформулировать национальную идею, тогда как его тоталитаризм таковую идею имел и менять не собирался — и это была идея диктатуры, но не от имени «пролетариата», вполне мифического, а от имени не менее мифической «великой демократической России» со спецслужбами, вертикалью власти и либеральным империализмом.
* * *
«Называя и в дальнейшем ее системой посттоталитарной , я, разумеется, отдаю себе отчет, что это не самое удачное определение — лучшее мне в голову не приходит. Этим «пост-» я вовсе не хочу сказать, что перед нами система, которая уже не является тоталитарной; наоборот, я хочу подчеркнуть, что ее тоталитаризм принципиально иной, нежели в «классических» тоталитарных диктатурах, с которыми обычно и связывается в нашем сознании понятие тоталитаризма
Предписания посттоталитарной системы человек ощущает практически на каждом шагу. Она прикасается к нему, предварительно надев идеологические перчатки. А посему жизнь в системе насквозь проросла лицемерием и ложью; власть бюрократии называется властью народа; именем рабочего класса порабощен сам рабочий класс; повсеместное унижение человека выдается за его окончательное освобождение; изоляция от информации называется ее доступностью; правительственное манипулирование органами общественного контроля власти и правительственный произвол — соблюдением законности; подавление культуры — ее развитием; распространение имперского влияния выдается за помощь угнетенным; отсутствие свободы слова — за высшую форму свободы; избирательный фарс — за высшую форму демократии; запрет на свободную мысль — за самое передовое научное мировоззрение; оккупация — за братскую помощь.
Власть находится в плену у собственной лжи, поэтому и прибегает к фальши. Фальсифицирует прошлое. Фальсифицирует настоящее и фальсифицирует будущее. Подтасовывает статистические данные. Делает вид, будто бы у нее нет всесильного и способного на все полицейского аппарата. Притворяется, что уважает права человека. Притворяется, что ни в чем не притворяется. Человек не обязан всем этим мистификациям верить. Однако он должен вести себя так, словно верит им; по крайней мере, молча сохранять толерантность или хотя бы быть в ладу с теми, кто эти мистификации осуществляет. Уже хотя бы поэтому человек вынужден жить во лжи.»
Главная мысль Гавела — изложенная очень длинно, потому что эссе писалось в спешке — очень мудрая: власть не есть насилие, власть есть то, что заключается в творческой природе любого человека. Тоталитаризм отчуждает человека от самого себя, крадёт его власть, искушая потребительством особого рода — жизни в безопасности и надёжности. Поэтому, кстати, трампизм так пахнет тоталитаризмом. Маркс тоже ведь искушал «пролетариев» тем, что будет «по потребностям». Но у человека как человека нет «потребностей», потребности это животное и скотское в человеке, а человеческое в человеке — это творческое, властное, сверхприродное. И человеческое это не то, что кто-то может у человека брать — «от каждого по способностям». Это то, что человек созидается и творится в диалоге с собой, другими, миром.
Примечательно, что в качестве ключевой метафоры Гавел — как истинный man of letters, гуманист-драматург — выбрал зеленщика, который у себя на витрине помещает плакат «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Помещает совершенно бездумно, неосознанно, просто потому, что получил плакат вместе с укропом и петрушкой. В «первый тоталитаризм» за отказ помещать такой плакат расстреливали и передавали лавку другому, в «пост-тоталитаризм» уже и выдающие, и размещающие действовали механически. В пост-пост-тоталитаризм аналог плаката — псевдо-георгиевская ленточка, не столько бездумная, сколько безумная, и другие симулякры, указывающие на одно — отказ быть производителем власти, согласие быть потребителем.
Сегодня в России налицо пост-пост-тоталитаризм. Ленинизм третьего уровня. Лениниство в кубе. И тут очень отчётливо встаёт внутри-тоталитарная оппозиционность — «за честность». Против коррупции. Это оппозиционность, исходящая из аксиомы потребительства, жаждущая не свободы, а хорошо темперированного тоталитаризма. Ну, а моё дело телячье — держать живот в правде.
Гавел для меня более великий политик, чем даже Масарик. Масарик всё-таки викторианец, человек насилия. А Гавел — мощь ненасилия, абсолютная, в самых разных отношениях. Начиная с отказа мстить гебне.
Гавел грустно отмечал в 80-е, что Хартию-77 подписали 800 человек из 15 миллионов жителей страны. Но в России с населением в 10 раз больше (или даже в 20 — если считать колонии) подписантов разных писем было в разы меньше. Вспоминается научно-фантастический роман, в котором на планете был мощный центр гравитации, а по мере удаления от него гравитация резко уменьшалась — и всякие феномены, с этим связанные. Такова была российская империя — впрочем, не только она. В Пекине, Стамбуле, Москве, Лондоне, — всюду было не равномерное гадство, а спектр гадства, с наибольшей интенсивностью в центре. В Риме Христос не прожил бы и дня, а на окраине всё-таки смог инфицировать структуру.