Покаяние — дело всегда личное. Часто в пример национального покаяния приводят канцлера Брандта, который встал на колени перед поляками.
Брандт покаялся не за немцев.
Брандт покаялся за себя — и мог покаяться лишь за самого себя.
Все эти попытки призвать к нацпоку — попытка за копейку получить миллион. Причём за чужую копейку!
В 1950 году Льюис написал эссе «Национальное покаяние». Эссе очень типичное для Льюиса: попытка усидеть на двух стульях. Начинается с очень точного объяснения, почему нацпок невозможен, а заканчивается фразой, что Церковь всё-таки должна к нацпоку призывать. Без объяснения — почему.
«Национальная ответственность» — тоже вздор. Существует щепетильность, когда я вдруг согласен платить за чужие ошибки. Но это моя возможность, а не мой долг. Нынешний крик российских псевдо-оппозиционеров — назовём их оппороссами, под пару к нацпоку — что мы, мол, оккупированы, это ведь истерика. Никто Россию не оккупировал. Понять эту истерику можно: людям кажется, что слово «оккупация» освобождает их от ответственности. Я тоже не хочу отвечать за кровавую гебню, и я за неё не отвечаю. Но не потому, что Путин — оккупант, а потому что я — личность.
Мне по сердцу те евреи и еврейки, которые, спасшись из Освенцима, уехали не в Израиль, а в Нью-Йорк, и живут многие там по сей день, не получив ни копейки с Германии. Что Израиль стребовал с Германии деньги по принципу коллективной ответственности, мне кажется роняющим честь Израиля, но, конечно, деньги были очень нужны в 50-е...
Ответственность возможна лишь одна — юридическая. Реституция и реабилитация — не национальная ответственность, а просто украл — верни с процентом за пользование, избил и убил — компенсируй, что можешь. Ну, если убийца (палач, солдат) еще жив — в тюрьму, конечно. Не более чем на 15 лет, мы же не изуверы, мы против смертной казни и пожизненных сроков.
Поэтому, кстати, в случае победы демократии не следует вводить запрет на профессию для идеологов и пропагандистов режима, для всех этих Познеров и псевдо-Соловьевых. Пусть пишут, если хотят, пусть выступают, если их пригласят. Не надо бояться, что чужое слово сильнее своего слова! С этого страха начинается деспотизм.
