Отчасти мне внушили, но в огромной части я и сам так решил: неприлично щеголять своими проблемами, ища у других сочувствия и поддержки. Лопни, но держи фасон. Конечно, это не абсолютное правило. Разбомбят дом, так пойдешь за подаянием. Но если ты оппозиционер — во-первых, не эмигрируй, во-вторых, поменьше говори о том, как тебя преследуют за оппозиционность. Ты знал, на что шел. Это не случайное попадание бомбы.
Я, конечно, тут периодически ворчу и вою. но все-таки тут френды, и я не горжусь тем, что ворчу. Просто публично повыть очень успокаивает. К тому же я не прошу помощи, когда я прошу, то, скорее, гонорара за уже сделанную работу.
Тут для меня идеал не спартанцы, которые умирали, но не подавали виду, что у них лисенок за пазухой, а российские революционеры и демократы, которые, если была возможность писать из тюрьмы и ссылки, не описывали свои страдания, а продолжали обдумывать, полемизировать, анализировать. Им было не плохо, как в концлагерях 1918-2023 годов? Может быть, но некоторым было плохо, тем не менее, не пищали. Понятно, почему: если хочешь привлечь сторонников, зачем показывать возможные неприятности? Но вот всю мою жизнь — то есть, с 1973 года, когда я понял, где живу — сильнейшей нотой в демократическом, оппозиционном, диссидентском движении были описания того, как преследуют участников движения.
Это была плохая тактика и таковой остается. Конечно, культ успеха — вот, наш вождь не сидел и не будет сидеть — тоже не слишком удачно (да и сел, в конце концов, и о его страданиях ведется нескончаемый репортаж). Но культ неуспеха, страдания, обреченности — это совсем зря. Это хорошо только, чтобы получить политическое убежище.
Есть и еще один момент. Одно из последствий несвободы — психология обиженности, ресентимента. Я раб, это плохо, мне все должны. Конечно, далеко не всякий раб так настроен. Дядя Том не такой, но он христианин, убогий, с придурью. Теоретически — да, я бедный и несчастный, не по своей вине, поэтому мне надо усиленно помогать. Практически — неприятно помогать человеку, который не просит, а требует помощи, причем ясно, что он и благодарить-то не будет (и не благодарит). Как в истории с российским интеллектуалом, который уехал на Запад, а его там не так ласково приняли, как он ожидал. Человек подвиг совершил, письмо подписал, а у него проблемы. Человек возмутился: «культура отмены», я пострадал и тут. Даже если бы он действительно пал жертвой культуры отмены (а он вовсе не пал), и тогда не следовало бы с этим выходить на публику, озадачивать этим друзей.
Причем, чем менее человек оппозиционер, тем более он склонен давить на жалость. Это очень ярко у многих, кто ломанулся на Запад в последний момент, в марте 2022 года, когда стало ясно, что Запад опускает железный занавес и прежняя сладкая жизнь с посасыванием двух маток, условного Сороса и безусловного Путина, накрылась медным тазом. Сколько ж их было, кто как Деметра полжизни проводил в российской аду, а полжизни в западном в раю... И все они чрезвычайно были горды своей смелостью — сам факт эмиграции они расценивали как подвиг, ведь они такое сладкое вымя бросили... Они тут были при чинах, при статусах...
Еще один малоприятный лейтмотив российской правозащиты: ах, он невиновен! А если виновен — можно тиранить, мурыжить, изводить? Правозащитник защищает не только невинных, права человека и у виноватого человека есть. Понять правозащитников можно, им нужен общественный резонанс. Но всё хорошо в меру — прежде всего, важен человек, права которого нарушены.
Конечно, всё это разговоры на пепелище. Какая уж тут правозащита... Но на будущее можно поразмышлять-то...
Кстати, чтобы уж всем сестрам по серьгам: защищать права нужно у любого, чьи права нарушены, но как же часто правозащитников предают те, кого они взялись было защищать. По самым разным причинам, обычно вполне уважительным. Ведь люди обращаются к правозащитникам только, если уж совсем приперло, и коли им предлагают сделку — мы хватку ослабим, а уж ты забей на этих товарищей, которые нам не товарищи — как не согласиться...