Внимание: если кликнуть на картинку
в самом верху страницы со словами
«Яков Кротов. Опыты»,
то вы окажетесь в основном оглавлении,
которое одновременно является
именным и хронологическим
указателем.

(￣～￣;)
Друзья, привет! Я много лет пишу о российской экономике и демографии, но этот текст сделала анонимно, потому что опасаюсь за свою безопасность. 
В первые месяцы полномасштабной войны в Украине мои знакомые из разных стран, в том числе из Украины, просили объяснить, почему россияне — даже те, кто против вторжения, — не могут сплотиться и массово выйти на улицы протестовать, почему российское общество так пассивно. 
Этот вопрос снова и снова ставил меня в тупик, потому что простых ответов на него нет. Люди задавлены репрессиями и боятся получить тюремные сроки? Звучит легитимно, однако многим революциям (и их попыткам) это не мешало — например, второй «жасминовой революции» в 2011 году в Тунисе и протестам 2020-го в Беларуси или 2022-го в Иране. Может, общество поражено пропагандой, искренне верит телевизору и Владимиру Путину? Но так происходит далеко не со всеми.
Один из возможных ответов дает социологическая теория об атомизированном обществе: люди в России мало доверяют друг другу, общественным институтам и организациям. Даже те, кто против войны и властей, не могут договориться — просто потому что хронически не способны поверить в искренние намерения друг друга. Из этого и складывается повальная деполитизация, которую социолог Григорий Юдин называет главной болезнью российского общества: оно не агрессивное и фашистское, просто люди не верят, что могут что-то поменять. 
В письме я объясню, как появляется и как мыслит такое атомизированное общество — и можно ли выбраться из этого состояния.
■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎
Подпишитесь на рассылку Kit, если вы еще этого не сделали. Мы будем присылать вам два письма в неделю. Все наши предыдущие тексты вы найдете в архиве. А если хотите поделиться этим письмом, просто перешлите его по почте или используйте эту ссылку 
Мы вступаем в переписку с читателями. Вы можете написать редакции или автору конкретного текста. Просто ответьте на письмо или пишите сюда.
Навигация
В этом тексте 25 тысяч знаков, на его чтение у вас уйдет около 20 минут. 
Письмо состоит из четырех частей. Первая разбирает само понятие атомизации и характерное для такого общества мышление. Вторая отвечает на вопрос, насколько разобщено российское общество. Третья часть рассказывает о причинах пассивности и тотального недоверия россиян, а четвертая — о том, можно ли изменить эту ситуацию.
Часть первая. Что разобщает нас
«Я всегда избегал политики. Политические партии все одинаковые». «Мне своих забот хватает». «Чего-то добиться можно только с помощью взяток и знакомств. В люди выбиваются те, у кого есть связи». 
Знакомые фразы, не так ли? Но их произнесли не современные россияне, а итальянцы, жившие в середине прошлого века в небольшом и очень бедном городке Кьяромонте.
Там в 1954–1955 годах работал американский политолог и социолог Эдвард Бэнфилд. Вместе с женой он общался с местными жителями — супруги провели около 70 интервью, — чтобы понять, почему Кьяромонте все время живет бедно и не развивается. Свои наблюдения Эдвард Бэнфилд описал в книге «Моральные основы отсталого общества» — это одно из самых известных исследований разобщенного (или, как его еще называют, атомизированного) общества в современной социологии.
Основной причиной бедности Бэнфилд назвал «аморальный фамилизм» — систему личных установок, при которой человек добивается максимальной выгоды для своей семьи и не считается с интересами остального общества. И, что особенно важно, такой человек уверен, что схожим образом действуют и все остальные. В результате люди не могут ни о чем договориться — и это, пишет Бэнфилд, наивысшая степень атомизации общества. 
Здесь стоит сделать оговорку, что каждое общество в той или иной степени атомизировано. Но далеко не везде процесс принимает столь радикальные формы. 
Основные черты такого общества, описанные ученым, хорошо узнаваемы для российского читателя. 
• Аморальные фамилисты не действуют в интересах группы или сообщества, если это не приводит к их личной выгоде или пользе для семьи. Да и в целом общественные дела кажутся большинству чем-то ненормальным. 
• Члены такого общества подвержены «мрачной меланхолии» — погружены в вечную сонливую скуку, ничего хорошего не ждут и в целом настроены пессимистично. Люди живут в ожидании беды — например, смерти близкого или обнищания.
• К окружающим они относятся с подозрением, от них тоже ждут беды, ведь соседи могут из зависти сделать что-то плохое. Так что с малознакомыми держат дистанцию, и это мешает любому социальному взаимодействию, не дает развивать экономику и бороться с бедностью.
• Законы в таком обществе часто нарушают, если можно избежать наказания. Например, люди не платят налоги или зарплату своим работникам.
• Чиновники берут взятки. Люди не контролируют работу госслужащих и каждого из них считают взяточником. «Все дела тут решаются с помощью маленького желтого конверта. Большое у тебя дело или маленькое — для всего нужна взятка», — рассказывал исследователям местный коммерсант.
• Многие поддерживают власть. При этом ее жесткие силовые методы для поддержания «порядка» никого не смущают. Многие жители Кьяромонте поддерживали фашистский режим, а после его краха вспоминали о нем с ностальгией: «При фашизме никогда не было такого, что в наши дни творится сплошь и рядом».
Теория о том, что устройство общества можно разбить на «атомы», то есть на отдельные ячейки в виде людей и семей, появилась еще в работах философов Томаса Гоббса и Джона Локка в XVII веке. Тот же Гоббс в «Левиафане» описывал догосударственное общество как предельно атомизированное — с войной всех против всех — и предполагал, что люди заключают общественный договор, наделяя государство властью, во многом из-за разобщенности и неспособности договориться. Проще говоря, людям нужен арбитр в конфликтах. 
В XIX веке атомизацию — или, как он называл ее, аномию — индустриального общества описывал французский социолог Эмиль Дюркгейм. Для него она напрямую связана с индустриальной революцией и переходом к капитализму и индивидуализму. В то время, пишет Дюркгейм, старая «механическая» солидарность племен, кланов и семей была сломана, а новая, учитывающая многообразие индустриального мира и разделения труда, еще только зарождалась.
Сегодня в России термин «атомизация» все чаще используют как идеологическое клише, объясняет Kit социолог Виктор Вахштайн. Так говорят, подразумевая движение общества в сторону условного итальянского города Кьяромонте, «где всем на всех плевать». Между тем для современных социологов, продолжает Вахштайн, этот термин обозначает вполне конкретную вещь — распад социальных связей.
«У каждого из нас есть набор сильных (дружеских) и слабых (приятельских) контактов. Когда растет число друзей и приятелей, люди начинают больше доверять друг другу — мы называем это солидаризацией. Когда слабые связи исчезают и остаются только сильные (то есть человек замыкается в кругу самых близких людей) — трайбализацией. А когда вы перестаете встречаться с друзьями и звонить родителям и с днем рождения вас поздравляют только интернет-сервисы — это атомизация», — объясняет Вахштайн. 
Атомизации сейчас подвержены и страны Запада — традиционно более солидарные, чем Россия. Особенно сильно она проявляется на фоне последствий пандемии ковида и развития технологий, которые позволяют сильно уменьшить живые контакты с людьми. 
Глобальная атомизация неизбежно приведет к миру, полному психологических проблем, пишет советник правительства Аргентины Даниэль Скарфо в колонке для издания WorldCrunch. «Никогда не было так много одиноких и изолированных людей, как сейчас, — и многие выбирают этот путь добровольно. Эти люди лишь приумножают коллективную тревогу», — считает политик. 
И действительно: в 2021 году половина жителей США говорили, что чувствуют тревогу и депрессию. Впрочем, российские проблемы с атомизацией гораздо старше и проявляются на куда более глубинном уровне — так, что их даже можно назвать хроническими.
Часть вторая. Почему россияне не доверяют друг другу
Удивительно, но последнее десятилетие жители страны скорее солидаризировались друг с другом. С 2013-го по 2019-й проект «Евробарометр в России», исследующий ценности и установки россиян, наблюдал уверенный рост числа социальных связей респондентов. За эти годы количество друзей у каждого человека выросло в среднем примерно в полтора раза, а приятелей — вдвое, говорит участвовавший в этом проекте Виктор Вахштайн.
Но затем наступил ковид и карантин. «В мегаполисах мы наблюдали как раз сценарий распада социальных связей, а в малых городах — трайбализацию», — говорит Вахштайн. Потом началась полномасштабная война в Украине, которая усугубила эти процессы. В итоге, отмечают социологи, доверие граждан России друг к другу упало до минимального уровня за 30 лет. 
Сейчас россияне предпочитают заботиться в основном о своей семье и самых близких, а также спокойно относятся к коррупции. То есть действительно по многим пунктам совпадают в своих настроениях с коммуной Кьяромонте из 1950-х.
Так, опрос «Левада-Центра», проведенный в июле 2023 года, показал, что 85% россиян чувствуют ответственность за ситуацию в своей семье и только 32% — в стране (а считают, что могут на что-то повлиять, и вовсе 17%). За ситуацию на своей работе чувствуют ответственность меньше половины опрошенных.
«Отсутствие ответственности за нечто большее, кроме своей семьи и работы на сегодняшний момент, — это не стыдно, это скорее негласная норма», — описывают ситуацию социологи центра. Это же отношение проявляется и в пренебрежении россиян к волонтерской работе. В июле 2023 года лишь 9% граждан заявили, что за последние 12 месяцев участвовали в подобных проектах.
Причем и 10, и 20 лет назад была похожая картина — небольшой всплеск ответственности за страну наблюдался лишь в 2018-м. В «Левада-Центре» это объясняли раздражением от пенсионной реформы: тогда каждый второй был готов выходить на акции против нее, а 80% населения не поддержали нововведение. Однако раздражение быстро прошло. 
Социологи «Левада-Центра» констатируют: россияне «без стеснения» говорят, что не выполняют обязательства перед государством — например, не платят налоги или обходят законы. Бытовых примеров каждый может найти достаточно — от пренебрежительного отношения к правилам дорожного движения до нежелания соблюдать карантин в начале пандемии. Соответственно, продолжает «Левада», толерантны россияне и к тому, что государство не выполняет своих обязательств.
Уровень доверия в российском обществе тоже низкий, особенно к малознакомым людям. Больше 80% респондентов Фонда общественного мнения летом 2023 года сказали, что не пустят посторонних людей переночевать, не будут обсуждать с ними семейные проблемы или критиковать в разговоре власть. И только 23% россиян согласны с тем, что большинству людей можно доверять. Для сравнения: в Германии таких 45%, а в Норвегии — 74%. 
Показатель доверия (и особенно к незнакомцам) характеризует зрелость общества, считают социологи. «Доверие — это наши ожидания, что действия других людей будут протекать в соответствии с порядком, основанным на взаимных моральных обязательствах, обычаях, интересах, общепринятых нормах поведения, представлениях, вменяемых всем членам сообщества, о том, как должны вести себя люди», — пишет в своей сентябрьской статье руководитель «Левады» Лев Гудков.
Высокий уровень недоверия в обществе и приводит к деполитизации — пассивное отношение людей к политике и своей ответственности за государство становится основной развития деполитизированного авторитаризма. Иными словами, у власти развязываются руки делать что угодно.
Об этом, в частности, пишут социолог Наталья Савельева и политолог Кирилл Рогов. При таком режиме, указывают они, у государства достаточно ресурсов для поддержания удовлетворительного уровня жизни граждан, а значит, и удержания власти. Тех, кто все-таки хочет участвовать в политической жизни страны, легко запугать точечными репрессиями. За этих людей все равно никто не вступится: остальным слишком важны потребительские блага, которые можно получить от государства. 
Деполитизация работает и в обратную сторону. Несмотря на попытки государства создать идеологию (например, власти стараются сплотить людей вокруг традиционных ценностей) и мобилизовать население, ядро группы активной поддержки войны не растет, оставаясь на уровне 20% населения.
Еще одна особенность высокой разобщенности российского общества — низкая эмпатия. Травмированное общество оказывается неспособным сочувствовать: ни жертвам политических репрессий, ни гибнущим в войне солдатам, ни мирным гражданам. Это, считает социальный психолог Алексей Рощин, следствие равнодушия к собственной жизни. «Первыми после цунами [в пострадавшую страну] едут отдыхать россияне. Потому что отдых дешевеет после катаклизмов», — говорит он. Последние два года мы видели много подтверждений его словам, но самое яркое, пожалуй, — как россияне начали массово скупать жилье в ранее курортном оккупированном Мариуполе.
Этим равнодушием можно объяснить и то, почему многие россияне едут на фронт. В подкасте «Привет, ты иноагент» сестры мужчин, ушедших воевать, часто говорят, что те сделали такой выбор не по идеологическим соображениям и даже не из-за денег, а просто от скуки. 
«В обычной жизни человеку не хватает чувств. Ну пошел на работу, пришел с работы. И если у тебя эмпатия заглушена, то на интеллектуальном уровне тебе тяжело что-либо испытывать. В тебе все отключено, ты живешь в сером мире. На этом фоне война выглядит привлекательно. Там есть реальные переживания, там ты начинаешь чувствовать, что в полной мере живешь», — объясняет психолог Алексей Рощин. 
Часть третья. Почему российское общество настолько разобщено
Корни российской разобщенности уходят глубоко в историю. Российский историк Василий Ключевский видел ее причины в том, как велось сельское хозяйство на нечерноземных территориях: «Жизнь удаленными друг от друга, уединенными деревнями при недостатке общения, естественно, не могла приучить великоросса действовать большими союзами, дружными массами. Он боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. То была молчаливая черная работа над внешней природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над своими чувствами и отношениями к людям».
Советский опыт усилил эту замкнутость. Гражданское общество в России потому медленно формируется, что было уничтожено сталинскими репрессиями, указывал в начале 2000-х годов историк Джеймс Гибсон из Университета Вашингтона в Сент-Луисе. Советский тоталитаризм, писал он, намеренно атомизировал общество, начавшее было привыкать к коллективным действиям после двух революций.
Политолог Екатерина Шульман в своих лекциях сравнивала российское общество с прошедшим схожий исторический путь китайским: «Такие же индивидуалисты, приверженцы потребления, очень секулярное атомизированное общество с низким уровнем доверия. Под разговоры о коллективизме воспитывается одинокий, недоверчивый человек с отбитыми социальными навыками».
Реформы 1990-х и резкий переход к рыночной экономике усилили разобщенность людей, говорит социолог Григорий Юдин. Власти фактически пытались «вынудить быть предприимчивыми под угрозой выживания», учили их тому, что никто о них не позаботится, если они не позаботятся о себе сами. «В этом нет ничего удивительного, потому что институты коллективной жизни, которые уравновешивали бы индивидуализм, у нас не развиты (например, профсоюзы и органы местного самоуправления. — Kit). Они в значительной степени подавлялись уже в позднесоветское время, а потом ими вообще никто не занимался», — поясняет он.
В итоге основным принципом россиян стала установка, что помощи ждать неоткуда и каждый должен спасать себя сам, считает Юдин. Все это, по его словам, привело к тотальному недоверию, жесткой конкуренции и вражде. Такое положение вещей, считает Юдин, поддерживается сверху. Официальная пропаганда транслирует страх смены власти, в том числе подчеркивая, что доверять политикам нельзя: новые правители или чиновники будут еще хуже, что приведет к «хаосу и анархии». 
За последние десятилетия социологи по всему миру хорошо изучили, как формируются авторитарные режимы. Атомизация общества — это действительно одновременно и причина развития таких режимов, и их способ выживания. Получается замкнутый круг. Немецкий философ и социолог Эрих Фромм писал о подобном сознательном «бегстве от свободы» — чувстве отчужденности, которое вызывают сложность и хаотичность современного мира. Они так сильно влияют на человека, что тот выбирает быть частью жесткой системы, ищет опоры в той самой «жесткой руке», которая «должна навести порядок».
Чтобы укреплять людей в этом выборе, государство использует и репрессии, и пропаганду, и даже специальную, направленную на разобщение экономическую политику. Например, власть может неравномерно перераспределять богатства страны в пользу какой-то одной группы, игнорируя остальные. Этой группе выгодно защищать режим любыми способами, а другие начинают объединяются на почве ненависти к ней, а не вокруг собственных интересов. В Гане так в 1970-е происходило с народом ашанти — они были освобождены от налога на выращивание кокоса, гигантского для всех остальных, и стали опорой режима Кофи Бусии (впрочем, продержался он лишь три года).  
Однако социолог Виктор Вахштайн в разговоре с Kit предостерегает от того, чтобы придавать прочным горизонтальным связям излишнее значение. Они не гарантированная панацея от общественных болезней, а часто и вовсе наоборот. «Экономисты скажут вам, что те самые персональные связи между людьми, доверие своим конкретным друзьям и знакомым — это зло, потому что это основа блата, коррупции, сговора. Неоинституалисты (это экономисты, которые исследуют институты, определяющие рост и развитие экономики. — Kit) в своих работах показывают, что развитие экономики и общественных институтов наступает только тогда, когда растет обобщенное доверие — то есть доверие людям в целом, а не только „своим“», — объясняет Вахштайн.
Такая ситуация сложилась в Финляндии, которая, как и другие Скандинавские страны, находится среди мировых лидеров по обобщенному доверию. «В стране работают магазинчики, в которых нет продавцов, потому что они заняты своим фермерским хозяйством. Вы просто берете нужный вам продукт с полки, оставляете деньги и уходите», — описывает Вахштайн. 
В России же, по словам социолога, все наоборот. Последние годы росло именно межличностное доверие, а не обобщенное. Причем рост дружественных и приятельских связей в российском обществе компенсирует слабость государственных и финансовых институтов. Порой в России проще подружиться с нужным врачом или занять денег у друга, чем обратиться в больницу или в банк.
Часть четвертая. Как превратить пассивных людей в активное гражданское общество?
Будни маленького итальянского города Кьяромонте из «Моральных основ отсталого общества» в общих чертах можно перенести на небольшой российский город. Тут почти нет возможностей для досуга, люди в основном проводят свободное время выпивая, небольшая группа женщин по воскресеньям ходит в церковь, многое в городе разваливается, но жители не пытаются это починить. Местные новости в основном узнают из официального медиа администрации, но пристально за ними не следят — каждый занят только своей жизнью. Жаловаться на проблемы можно в вышестоящие префектуры, но это почти не принято: проблема все равно вряд ли решится, зато можно навлечь на себя гнев местных чиновников.
Ключевая связь между Кьяромонте 1950-х и таким же российским городом сейчас — это бедность. В итальянской коммуне люди слишком много работают и не могут позволить себе думать о чем-то еще вокруг. Плюс у жителей проблемы со здоровьем: Бэнфилд писал, что «многие там не доживают до преклонных лет, так и не узнав, что значит хорошо себя чувствовать».
→ Kit подробно писал о том, почему в России так бедно живут люди и почему так сложно выбраться из этого состояния.
Бедность социолог называет «каркасом всей системы» атомизации. А один из основных способов изменить ситуацию — тут без сюрпризов — это повысить среднедушевые доходы. В такой ситуации люди, возможно, начнут думать не только о деньгах, но и о нематериальных факторах, например об удовлетворении от работы. Особенно хорошо это видно по экспериментам с безусловным общим доходом, когда людям выдавали деньги просто так. В таком случае сообщества не только становятся более накормленными, образованными и здоровыми, но и более терпимыми к другим людям.
Польско-американский экономист Адам Пшеворский в 2000 году выдвинул теорию о том, что устойчивая демократия с развитыми институтами устанавливается, когда страна достигает 15 тысяч долларов подушевого ВВП. Но работает эта теория далеко не всегда. Например, монархии Персидского залива, несмотря на все их богатство, очень далеки от демократии. Есть и обратные примеры: 23 страны в мире с подушевым ВВП менее 10 тысяч долларов все-таки достигли устойчивых демократий.
В России проблема бедности никуда не исчезла, несмотря на огромные доходы от продажи нефти и газа и регулярные обещания Владимира Путина победить бедность — их он делает из года в год. Во втором квартале 2023 года за чертой бедности жили 15,7 миллиона человек, или 10,8% населения страны, — их доходы были ниже 14 тысяч рублей в месяц. 
Существует целый пласт исследований о том, как победить хроническую бедность и порождаемые ею общественные болезни, к которым можно отнести и атомизацию. Ученые сходятся в том, что для победы над бедностью так или иначе надо сформировать устойчивые горизонтальные связи между людьми и развитые общественные институты. И тут мы снова в тупике: как это возможно в ситуации, когда общество разобщено, а власти не хотят его объединения?
Автор концепции аморального фамилизма Эдвард Бэнфилд писал, что для преодоления такой разобщенности недостаточно просто платить людям больше денег — нужны и другие стимулы. Например, появление в маленьком городке местной независимой газеты или даже создание футбольной команды. 
Бэнфилд объяснял, что через такие активности люди учатся взаимодействовать и совместно решать проблемы — так у них развиваются навыки общения. Правда, конкретных примеров он не приводит, но их можно найти в истории. Например, в рабочем районе Гамбурга Сант-Паули есть одноименный футбольный клуб — его стадион находится в промзоне и рядом с «кварталом красных фонарей». Клуб знаменит не спортивными достижениями, а очень активным фанатским движением. Оно противопоставляет себя правым футбольным фанатам и активно участвует в развитии местного сообщества и благотворительности. Клуб буквально сплачивает местных жителей, причем не только вокруг спорта.
«„Сант-Паули“ есть и всегда останется социальным, небезразличным клубом, — объяснял в интервью The Guardian его президент Оке Геттлих. — Мы всегда будем противостоять расизму или гомофобии, всегда будем заботиться о слабых и бедных». Клуб решил придерживаться такой философии в 80-е — в то время спортивные организации не занимались подобным. Поэтому «Сант-Паули» быстро стал модным и прославился на весь мир — теперь его поддерживают фанаты из других стран Европы и США. 
Подобным фактором может стать и появившаяся проблема, вокруг решения которой люди внезапно объединятся. В России в последние годы можно найти немало примеров. Часто триггером становится экологическая повестка, и самый известный случай такого рода — Шиес. В 2018 году в Архангельской области, а также в Коми и Вологодской области люди выступали против строительства мусорного полигона у станции с таким названием. Протесты длились до начала 2021-го, а активисты буквально жили в палаточном лагере на территории будущего полигона. Они добились своего, и в итоге свалку в этом месте решили не делать. 
Но главное, что люди ощутили ответственность за свою землю, массово солидаризировались друг с другом, создали структуры горизонтального взаимодействия (хоть и просуществовали они недолго). 
Это далеко не единственный случай, когда проблема мусора объединяла людей. В уральском селе Нижняя Санарка в те же годы местные жители с нуля создали собственную эффективную систему обращения с отходами и самостоятельно перерабатывали до половины их. Стоит отметить, что государство излишнюю активность людей заметило: за последние годы множество организаций, включая Гринпис и Фонд защиты дикой природы, были признаны «нежелательными». Огромное количество экоактивистов уехало из России, а те, кто остались, просто не знают, как им работать дальше.
Кроме того, люди могут эффективно объединяться в органы территориального общественного самоуправления (ТОС), и работает это даже в совсем небогатых регионах страны. Например, в Алтайском крае в 2010-е годы это произошло на фоне борьбы с массовой алкозависимостью: женщины создавали ТОС, чтобы вводить на местном уровне жесткие ограничения на продажу алкоголя. 
ТОС — это объединение жильцов на уровне больше чем один жилой дом: например, двора, деревни или микрорайона. Эти объединения могут беспрепятственно и без согласований с муниципальными властями заниматься благоустройством своей территории, а также издавать инициативы, которые муниципалитет по закону обязан рассмотреть.
И ТОС оказались эффективными — люди перестали употреблять много алкоголя и уезжать из Алтайского края. В селах возродилось животноводческое хозяйство, а население массово регистрировало новые ИП. Причем продолжило развиваться и общественное самоуправление: появлялись новые ТОС и местные советы при них по разным вопросам — например, женские и мужские советы, клубы по возрождению народных промыслов, исторические клубы. Так, в одном из сел, Бясь-Кюэль, в 2018 году насчитывалось 15 подобных объединений при 212 домах.
А в Урюпинске Волгоградской области бум ТОС произошел в 2010-е годы благодаря пенсионерам, которые озаботились благоустройством дворов. Сейчас в городе действует более 50 ТОС, занимающихся дворовыми вопросами. «У нас почти каждый житель в них состоит. Другими словами, у нас построено гражданское общество», — хвасталась жительница Урюпинска Галина Леонтьева.
Люди также могут объединяться из-за того, что их заперли дома во время ковида, или из-за внешней угрозы — как это сейчас происходит, например, в Израиле. Часто спонтанная и массовая солидаризация случается из-за совсем уж вопиющих репрессий, как это было в Беларуси в 2020 году. Тогда даже появился мем «белорус белорусу белорус» — про то, что люди в тяжелые дни противостояния с режимом Александра Лукашенко сплотились и поддерживали друг друга. Протестующие помогали друг другу укрываться от полиции, а врачи-активисты сопровождали «гуляющих бабушек» — пожилых участниц протеста — на случай, если им станет плохо. Люди собирали деньги на тех, кто был арестован или задержан, заботились об их семьях. 
Да, в итоге режим Лукашенко удержал власть. Но люди, когда-то объединившиеся против него, до сих пор продолжают поддерживать друг друга — и тех, кто остался в стране, и тех, кто уехал. Возможно, на этой солидарности когда-то будет построена новая Беларусь.
><{{{.______)
Итальянский городок Кьяромонте так и не смог вырваться из ловушки отсталого общества. За 70 лет его население сократилось вдвое, причем оно стремительно стареет. «Мы только что провели перепись — из 171 дома 65 пустуют», — говорил в 2020 году местный депутат Джанпио Аркомано. 
Правда, вокруг нелюбви к исследователю города, Эдварду Бэнфилду, люди все же объединились. «Мы сочли [его исследование] неоправданным оскорблением, несправедливым испытанием, примером бесчестия, которого мы не заслуживаем. — сокрушался депутат Аркомано, — Поэтому в наших краях Бэнфилд — это имя, которое не вспоминают с удовольствием».

■︎
Текст вышел в рассылке Kit 3 ноября 2023 года.
Редакторы: Дмитрий Сидоров, Андрей Яковлев