Номенклатурократия: война с рабочими, война с идейностью, торжество коррупции

Ленинизм, который столько твердил о базисе и надстройке, не интересовался ни тем, ни другим. Потому что твердил словами, а слов Ленин, Маркс и прочие подобные персонажи не уважали и не ценили. Слова для них даже не надстройка над камнями, а просто пузыри. Интересовала их только власть. И интересует — их преемников, а преемников у них много не только в России.

За сто лет вполне выяснилось, что весь анализ ленинизма и «советской» власти, основывающийся на изучении слов, которые они используют, абсолютно методологически ошибочен. Надо смотреть на дела. А по делам выясняется вот что. Слова «пролетариат» было нулевым, пустым изначально. Речь шла о власти «партии». Но и слово «партия» было нулевым словом. Партия исчезла — точнее, сохраняется в роли пугающего чучела, а власть ничуть не изменилась. Номенклатура — реальность, партия — нуль. Их границы никогда не совпадали и не могли совпасть, потому что это означало бы либо подчинение номенклатуры партии, либо демаскировку номенклатуры, выход её в обнажённом виде на арену. Этого номенклатуре вовсе не нужно.

То же относится к идеологиям. Марксизм не был отменён в 1991 году. Путин — марксист не в меньшей степени, чем Хрущёв или Брежнев. Просто марксизм был соединён с национализмом и с религией. Невообразимый коктейль? Почему ж. Он невообразим только, если слова имеют для составителей коктейля значение — а они не имеют.

Это ярко видно на примере школы и труда. Была школа экспериментальная в 1920-е годы, потом возродилась школа царистская, причём в многократно ухудшенном виде (в царской школе не было такой идеологической обработки и был неизмеримо выше образовательный стандарт, не говоря уже об этическом), теперь школа является отвратительной смесью всех возможных моделей. Сутью же остаётся одно: подчинение. Воспитание человека подчинённого.

Труд, ради защиты которого якобы совершалась революция, был молниеносно лишён всякой свободы и превращён в милитаризованный концлагерь. Если крестьянство было уничтожено окончательно в 1929 году, то пролетариат был ликвидирован как класс прямо в ноябре 1917 года. Начали с его свободы, ликвидировали свободу трудящихся — жалкую, хилую свободу, которая всё-таки была при царизме, загнали всех рабочих в рабство под названием «профсоюзы». Рабочие и крестьяне были истреблены и заменены госчиновниками, отвечающими за производство. Чиновнике в обличье пролетариатов и крестьян. Но госрабочий и совхозник отличаются от пролетария и крестьянина как фаллоимитатор от фаллоса.

Это длится по сей день! Вся система жива, никуда не делась, это — плоть и кровь номенклатурократии, её воздух. Тут она паразитирует на пороках именно капитализма. На первом месте — подчинение, «дисциплина». Дисциплина — ключевое слово в дискурсе номенклатуры от Ленина до Путина. Это не всегда замечается, потому что цены словам Путина никто не придаёт, но он говорит о дисциплине лишь немногим реже, чем о безопасности. А безопасность — мотивация дисциплины. Ответим на терроризм дисциплиной и бдительностью.

Номенклатура похожа на фантастического паразита, «чужого», который паразитирует на человеке, подменяя его спинной мозг. Жертва паразита может вести себя как обычный человек, но в критических ситуациях теряет человеческий вид, а со временем и без критических ситуаций становится вполне «чужим».

При этом номенклатурократия последовательно разрушает свою материальную базу и мешает трудиться. Это онкология, уничтожающая организм, который ею захвачен. Все «великие проекты» от Ленина до Путина — разрушали экономику, а не развивали её. Путинский режим — идеал для номенклатуры, потому что он стоит на продаже нефти. Труд оказывается вообще не нужным. Всё население переводится в разряд иждивенцев, паразитов, живёт по карточкам. Любые претензии населения в этой ситуации оказываются смешными. Каждый знает, что его труд — просто дозволенное сверху развлечение, от которого не зависит ни пенсия, ни зарплата. Сколько ни трудись, нормального сыра не получишь, с ним была плутовка такова. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, только номенклатурократия — это мышеловка вообще без сыра.

Эмигрировать можно — но с трудом. Да особенно и не эмигрируют, ведь имитация жизни налицо, более того — жители России живут в целом неизмеримо лучше, чем они того заслуживают. Плохо живут, но — лучше, чем заслуживают, потому что заслуживают они либо эвтаназии, либо свободы. На свободу они не соглашаются — боятся. Эвтаназию власть им обеспечивает, но далеко не сразу. Да и эвтаназия по российски, в российской реанимации, где на третий день просто отключат согласно инструкции — довольно болезненная разновидность смерти.

В этой структуре особое значение приобретает коррупция. Этим номенклатурократия отличается и от фашизма, и от нацизма. Отречение от права и закона, ликвидация экономики и культуры, самой человечности быстро бы привели систему к гибели, если бы не коррупция. Репрессии не ставили никогда своей целью борьбу с коррупцией. Борьба с инакомыслием — да, борьба с воровством — в какой-то степени, но коррупция — святое дело.

Об этом замечательно писал Михаил Геллер в 1985 году:

«Есть принципиальная разница между русским и советским государством. Система взятки, «бакшиша» существовала, до сих пор существует, во многих странах. Нигде, однако, она не стала образом жизни, нигде не вошла в поры государственного и социального организма, так как в СССР. В тоталитарном государстве, которому принадлежит все, коррупция приняла тоталитарный характер, приобретя дополнительную — уникальную — идеологическую функцию — воспитания Нового человека … Сознание нелегальности существования, того, что только за пределами закона можно получить все — от предметов первой необходимости до предметов роскоши — важный инструмент воспитания советского человека. Тотальная коррупция дополняется государственной системой доносительства, которая превращает в добродетель слежку за другими во искупление собственных грехов. … Круг замыкается: особой формой коррупции становится разрешение говорить — в узком кругу, среди посвященных — о недостатках, в том числе — о коррупции».

Борьба с коррупцией в России есть средство совершенствования коррупции, как борьба за существование есть средство совершенствования хищничества. Борются с коррупцией, но не с отсутствием права — это безумная ситуация. Коррупцию противопоставляют не жизни по закону, а всё тому же подчинению, дисциплине. Спор идёт о том, кто будет командовать, а не о том, кто и как будет трудиться, как быть свободным, как соревноваться в свободе. Сами методы «борьбы с коррупцией», сами идеи — не на свободе и праве основаны, а на всё том же смердяковском ресентименте, озлобленности, жажде подчинять, неверии в право.