«Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем» (Мк 6:3-4).
Древние римляне называли сумерки временем «между волком и собаком»: достаточно света, чтобы увидеть четвероное, но недостаточно, чтобы понять, это четвероногий друг или наоборот.
Свет Откровения, как ни странно, с точки зрения мира сего — сумерки. Не случайно одна из самых древних, ещё античных христианских песен до сих пор поётся именно на вечерних богослужениях: «Свете тихий, святыя славы, Безсмертнаго Отца Небеснаго, Иисусе Христе…» Это специально поётся, когда освещение притушено. Сумерки света. В Евангелии от Матфея говорится, что Иисус — Спаситель, потому что Иисус похож на Спасителя, как его описывает пророк Исайя. Слабак, который не может даже загасить дымящегося мха, сломать спичку.
На каждом этапе духовного пути, в каждой сфере духовной жизни по-своему обнаруживается противоречие между формой и содержанием, количеством и качеством. Вера открывает новое качество? Не вполне. Вера открывает Бога. Бог не есть одно из свойств, качеств материального мира. Бог — Творец. Качество и форма есть лишь у веры. Это наше, человеческое. Бога мы не можем не обозначит словом «великий», «большой», «сильный», но одновременно мы понимаем, что Он не материально большой, не физически сильный. Вот с верой и Церковью дело обстоит иначе. Мы спокойно говорим о «сильной вере», «большой», «крепкой». Но разве вера бывает большой, сильной, крепкой? Вера всегда лишь отпечаток Бога, Его Духа, Его благодати. Разве отпечаток тяжёлой золотой печати — тяжёл или хотя бы позолочен?
Материальное, животное начало в человеке всё время побуждает упрощать Бога (и это называется идолопоклонством), побуждает оно упрощать и Церковь, Народ Божий, Спасённое Человечество. Подменять качество количеством.
Самый простой способ: считать, что истина всегда побеждает, прокладывает себе дорогу, так что истинная та религия, у которой больше последователей. Гы-гы-гы, всех английских православных можно уместить в одну телефонную будку, — издевался один апологет российской госрелигии. Или берётся другое измерение — ось времени. Истинна та религия, которая самая древняя. Кто пришёл раньше, уйдёт позже. Стоунхедж. Друиды. Да мало ли что! Наконец, можно взять пространственное измерение: правильная вера, которая повсюду.
В наши часто меняют знаки на противоположные. Мал золотник, да дорог. Бедняки отовариваются в огромных супермаркетах, миллионеры в крошечных бутиках еды и портков. Большая церковь для плебса, для истинных знатоков миниатюрные общины. Где двое или трое, там истина, а больше — там лицемерие и дешёвка. Время? Прогресс есть во всём, так что истина там, что сформировалось недавно. Никто же не изучает физику по учебникам столетней давности. Пространство? Точечно, точечно! Большие религии такую стандартизированную, безвкусную подделку распространяют как планетарные сети быстрого питания.
Вот откуда у современного человека очень острая смесь скепсиса и любопытства сразу во всех нправлениях. Боятся и больших старых религий, и маленьких новых. И крошечных «сект», и огромных госрелигий. Но и тянет попробовать всюду. Совместить плюсы элитного ресторана с плюсами придорожной закусочной.
В России классическим образцом проблем, связанных с материалистическим взглядом на религию является отношение к старообрядчеству. Уважительно-опасливое отношение. Когда-то главной причиной уважения к старообрядцам было то, что их было много. Формально, больше было новообрядцев — то есть номинальных православных госцеркви, но старообрядцы-то веровали не формально. Формальная вера не будет жертвовать комфортом и удобством. В современной России старообрядцы очевидное меньшинство. Большевики истребили 20 миллионов крестьян-старообрядцев. Старообрядчество стало верой горожан, часто очень хорошо образованных гуманитариев.
Старообрядчество при этом — отнюдь не за реформы, даже резко против, на этой почве оно и возникло. Однако, будучи против реформы богослужебной, против всякой новации богословской, старообрядчество резко реформационно в самосознании верующего. Это религия не коллективная, не конформистская, а покоящаяся на личном выборе и личной инициативе. Никакой государственной поддержки, активное дистанцирование от государства — это чрезвычайная новация для России, это реформа.
Историки сегодня избегают термина «секта», оно оскорбительно как термин «жид». Предпочитают выражение, устоявшееся в западной науке: «новые религиозные движения». Ведь «секта» в течение многих веков обозначало движение, отколовшееся от государственной религии, осуждённое церковной и светской властью. Но если светская власть и церковная разделены, то «секта» становится бессмысленным термином. Исчезает третейский судья, остаются двое верующих с разными позициями.
Все попытки изнутри религии отличить секту от церкви бесплодны. Критерии эти стоит перечислить. Размер — понятно, в чём ошибочность. Понятно, что любая религия начинается с одного, а потом идт цепная реакция. Или не идёт. Но не голосованием же определяется истина, хоть научная, хоть духовная! Древность? Аналогично.
Самый смешной критерий: атмосфера. В «сектанты» могут записать и тех, кто «слишком вежлив» («заманивает»), и тех, кто слишком суров («подбирают мазохистов», «создают зависимость»).
«Секта» — это и организация, где руководитель слишком у вне подозрений, весь из себя ангел, и где у него нечистое прошлое. Церковь тогда дважды секта, потому Господь Иисус абсолютно чист и одновременно — был осуждён законным судом на смертную казнь.
«Секта» требует от своих последователей всё бросить, уводит их от «нормальной жизни». Как в Евангелии? «Кто не оставит отца и мать… Раздай имение нищим…». «Секта» агрессивно относится к тем, кто из неё уходит, проклинает их… Как Льва Толстого.
В «секте» запрещена критика руководства. Важный критерий, что и говорить! Но «почитайте наставников ваших» — апостол Павел сказал. В некоторых религиозных общинах с самокритикой, прозрачностью и толерантностью всё отлично, в других — не слишком. Но прямой зависимости от вероучения никак не просматривается.
Может быть большая, древняя, всей нацией почитаемая Церковь, а по всем прочим признаком — секта, и быть в ней очень не хочется. А может быть маленькая группа, которая сегодня есть, а через полвека вымрет начисто — а там настолько идеально — человечно-божественно — насколько может быть. Например, великий английский физик Фарадей был священником в такой крохотной группе.
В конечном счёте, ничто, никакие внешние признаки не могут освободить человека от необходимости вникать, думать, решать. Отсюда замечательный религиозный тип старообрядца, который мог раньше за жизнь сменить не один десяток «согласий» — так называли разные конфессии старообрядцев. Собственно, «кон-фессио» и есть на латыни «со-гласие».
Может показаться, что положение безнадёжно. Это как с поиском своей половины. В мире миллиарды людей, а любовь, скорее всего, окажется с кем-то, кто чуть ли не в детском саду с тобой познакомился. Так, может, это и не любовь, а морковь? Но кто сказал, что в одном детском саду люди оказались случайно? Что мир случаен и иррационален? Ах, это атеисты сказали!..
То же относится к поиску своих единоверцев, к обретению своего места в Церкви. Теоретически безнадёжно, на практике всё не так уж плохо. Редко кто совершает более двух-трёх переходов, и обычно это переходы — результат выбора не между разными богословскими или обрядовыми традициями, а между местом, где хорошо молится, и местом, где стало невозможно, невыносимо молиться. Откуда невыносимость? Да по-разному. Сменился священник. Сменился человек. Сменился состав прихода.
Важно помнить, что Бог — отдельно, а мухи — отдельно. Он — мёд, мы — мухи. Бердяев назвал эту принципом «достоинства христианства и недостоинства христиан». Перелетая с места на место, надо помнить, что всё равно мёд у всех один, а местечко на нём всё равно нам не принадлежит. Навозная лепёшка наше место, а на меду мы так, «по благодати». Поэтому летать — летай, а в тех, от кого улетел, не плюй, тех, к кому перелетел, не идеализируй. Всё-таки мухи, хоть и с крыльями, а не херувимы.
В современном мире редко действует принцип «где родился, там и пригодился». Люди все чаще переезжают в другие города, даже в другие страны. Не всюду есть отделения «своей Церкви», а если и есть — может оказаться неуютным. Да хоть бы и на одном месте всю жизнь прожить — священник, с которым сроднился, умрёт, а новый совсем какой-то окажется не родной. Что ж, терпеть? Господь терпел издевательства палачей, врагов, а от родных издевательства терпеть не стал, между прочим, ответил довольно резко. Заранее предвидеть все ситуации невозможно. Конечно, нужно смотреть на жизнь философски и понимать, что лучше хоть какая-то община, чем никакой, что идеально нигде не будет. В любом случае, не бросать камни в тех, кто ушёл, чтобы не вернулся камень, облетев вокруг земли. Все мы живём в одном стеклянном доме.
В общении — а Церковь это всегда общение — существует равновесие между минусами и плюсами. Любимому человеку мы всё готовы простить. Если нас в метро толкнули, мы поворачиваемся, чтобы возмутиться, и вдруг видим любимого актёра или писателя — простим! Очень даже простим! В самом скучном и недружном приходе может быть один прихожанин — или, увы для мужчин, чаще прихожанка, которая «светится». Не сильно ласковая, а просто вот светится, чёрт её побери, и ради неё мы никогда не покинем этой общины, в какие бы «ереси» та ни впадала. Вот и надо быть таким прихожанином или прихожанкой, чтобы ради нас не бросали нашей Церкви, чтобы свет Божий через нас проходил и помогал видеть, что это сектантство тут, если и есть, то случайно и неопасно, вроде экземы, а это именно Церковь.
