«И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек! И слышали то ученики Его» (Мк. 11, 14).
Евангелие многим непонятно: переводом, упоминанием давно исчезнувших обычаев и учреждений, смыслом некоторых вполне ясно переведённых мест. Евангелие непонятно многим, но становится священно для тех, кто просит разъяснений у профессоров, ангелов, у Духа Святого. Матерь Божия не постеснялась спросить Ангела: «Как это будет...», и апостолы почти никогда не стеснялись спрашивать Спасителя, если чего-нибудь не понимали (единственное исключение — когда Иисус заговорил о Кресте, и они спрашивали друг друга, хотя так, что Он сразу заметил их недоумение). Непонятливые рыбаки превратились в апостолов — понимавшие все остались ловить рыбу.
Проклятие бесплодной смоковницы — одно из самых непонятных мест Евангелия, непонятных не переводом или нашим неведением о времени созревания смокв. Оно непонятно именно потому, что в Евангелии разъяснены все обстоятельства этого проклятия. Последние дни жизни Христа. Торжественный вход в Иерусалим. Иисус живёт на границе города с окружающим миром, стремится к Святому городу и вновь и вновь уходит из него. В понедельник, на следующий день после торжественного входа в Иерусалим, Иисус опять входит в Иерусалим, уже не торжественно, на дороге подходит к смоковнице начинает искать на ней плодов. Ученики переглядываются в недоумении: в это время года на смоковнице какие плоды... Иисус уходит, говоря смоковнице: «Да не будет же впредь от тебя плода вовек». Во вторник Иисус идет той же дорогой, и ученики видят, что смоковница засохла. Матфей напишет: «тотчас», потому что для дерева несколько часов — это мгновение, оно не может погибнуть так быстро.
Начиная с XVIII, самое раннее, столетия, это место Евангелия стало вызывать проблемы: святость — это кротость и близость к природе, а Иисус тут злится и портит дерево.
Часто христиане принимаются доказывать, что святость — не обязательно кротость, во всяком случае, по отношению к природе. Невозможно гневаться на крапиву!
Не слишком убедительное объяснение. Во-первых, кто пропалывал свой огород, тот знает, что это невозможно делать бесстрастно. Конечно, нельзя не сердиться на крапиву, на колорадских жуков и на природу в целом.
Природа только кажется гармоничной — пока мы на её пузе отдыхаем. Начнём работать — ощутим, что природа не просто сопротивляется человеческим усилиям, а она ещё и лукава: вроде бы и податлива, вроде бы не сопротивляется, а как заманит — так и начнутся неприятности.
Во-вторых и главных, Иисус сердился и гневался. Это уж проблема христианских проповедников, которые в эпоху сентиментализма изображали Иисуса сентиментальным. На заклание Иисус шёл молча, но это был один день из тридцать лет Его жизни. В остальные дни Он отнюдь не молчал, проклинал, плакал, шутил. Кто призывает к святости бесстрастия, пожнёт не святость, а истероидную, искалеченную психику, в которой потребность в эмоциях бурных будет реализована уродливо, лживо, и вот здесь-то и превратится в грех.
Не грех дёрнуть ногой, когда по коленке ударили молоточком — это рефлекс. А вот если пытаться не дёргать ногой в этот момент, то человек станет сердиться на своё бессилие. Так и появляются бесстрастные великие инквизиторы, особенно изуверские тем, что казнят людей бесстрастно. Так что хорошо не бесстрастие, не «безгневие», хороша святость, близость к Богу. Иисус — хорош не потому, что бесстрастен, а потому, что Он — Бог.
Есть один способ не встретить Христа: это размышлять о происшедшем со смоковницей как о происшедшем исключительно со смоковницей. Дерево! Это нормально-райская человеческая реакция, реакция глубоко религиозная, поскольку это реакция человека — царя природы, поставленного надзирать за райским садом, ухаживать за ним, беречь каждую былинку.
Однако ни в коем случае не надо делать напрашивающегося хода мысли и упрекать Христа за гибель смоковницы, как мы упрекаем школьника, ломающего березку. Христос вочеловечился, но Христос — Бог, Богочеловек. Он стал человеком не для того, чтобы заниматься садоводством. Его религиозное призвание — совершенно иное. Воскресший Иисус, которого Мария Магдалина приняла за садовника, сказал ей: «Не прикасайся ко Мне» (Ио 20, 17). Объясняя это, св. Максим Исповедник замечает, что, назвав Бога — Садовником, душа принимает «Слово только за Творца того, что возникает и гибнет, как овощи» (ср.: Творения, кн. 1, М., 1993, с.206). «Ради них и к ним пришло и снизошло Слово», — считает такая душа, и потому «недостойна духовного прикосновения к Слову, а поэтому ищет Его в явленных вещах; она знает Его только как ставшего плотью ради нас, но не ведает подобающим образом Его как Бога, рожденного от Бога Отца» (там же).
Нетрудно усмотреть в Евангелии жестокость в отношении Христа к нашему миру. Что смоковница! Что изгнание торгующих! Одно то, что Христос отказался — хотя мог — накормить всех голодных, исцелить всех больных, дать всем бессмертие просто так, гуртом — это разве не жестоко? Что Он вообще не изгнал смерть и увядание из мира — не жестоко? Жестоко — но лишь с точки зрения человека, который готов отречься от своей человечности, от свободы в себе, человека отчаявшегося, который не верит, что в его силах сделать шаг. Ребёнку кажется жестоким, что родители ждут, когда он пойдёт, не дадут вечно ползать. Такая «жестокость» есть следствие самой природы Бога, спасающего мир именно отказом творить добро гуртом и оптом, в громе и молнии, спасает мир необычно для мира. Слово Божие пришло в мир смерти не для того, чтобы убивать — но и не для того, чтобы предотвращать убийства, но чтобы умереть и победить смерть Собою. Христос иссушил смоковницу не для того, чтобы восторжествовать над смоковницей, но чтобы восторжествовать над смертью — её гибель Он превратил в средство научения людей. Так рубят дерево, чтобы сделать учителю указку. Так убивают дерево, чтобы сколотить Крест.