«И, выйдя, побежали от гроба; их объял трепет и ужас, и никому ничего не сказали, потому что боялись» (Мк. 16, 8).
Омывать тело покойника очень неприятное занятие. Животные, кажется, такого не практикуют, как и похорон вообще (впрочем, и распятий тоже). Не бывает у приматов, самых человекоподобных, и выходных, в отличие от исследующих их исследователей. Человечность парадоксальна: покойника омывает, но не в субботу. Мироносицы ждут, когда суббота закончится. В пятницу не уложились — еле-еле хватило времени донести труп до пещеры, в Иерусалиме темнеет рано и быстро.
Сталкиваются два запрета: запрет работы в субботу и запрет относиться к трупу как к мусору.
Оба запрета были благополучно порушены в ХХ веке в самых разных странах и под разными предлогами. Впрочем, и во все другие эпохи, во всех странах и народах они всегда соблюдались очень выборочно. Всегда были и массовые захоронения массово убитых, включая и «своих» солдат, не только вражеских. Ну не хватает же сил! Что уж говорить о выходном! куда выход-та?
Субботу соблюдают из трепета, покойника омывают из страха. Делают противную работу, потому что страшатся Бога в человеке, не работают, потому что страшатся человека в Боге. Трепещут перед Богом как Работником. Он отдыхает — Он, сотворивший всё, а главное, меня. Он отдыхает, да как основательно — как будто и нет Его. Вот откуда в мире зло — Он отдыхает, а мы — нет. Пользуемся моментом.
Женщины, тем не менее, не ждали первого же мгновения, чтобы пойти к гробнице. Легли спать, пошли рано утром, но утром, безо всякой романтики полночного крестного хода. Их было трое — одной ворочать покойника почти немыслимо, у каждой ещё свои дела, в общем, куда спешить? Покойник не убежит, к сожалению.
Знали женщины про то, что гробница опечатана? Она вообще была опечатана или как? Да кто ж его знает! Для евангелиста Марка, во всяком случае, это не имеет ни малейшего значения. Ему важно одно: передать читателю чувство утренней прохлады, мурашки по коже, искренняя надежда, что кто-то попадётся по дороге из мужчин, помогает откатить камень.
Гробница — это круто, это гламурно-дорого, спасибо Иосифу. Не супер-круто, супер-круто это как у первосвященника, не высеченная в горе пещера, а настоящий мавзолей, пусть и маленький, но ведь выстоял две тысячи лет. Правда, тоже пустой, но по совсем другой причине.
Генерал Гордон в XIX веке «вычислил» пещеру Иосифа, исходя из того, что «Голгофа» — это «Череп». Он, как истый енерал, умудрился увидеть в карте Иерусалиме очертания черепа, а на самой верхушки — гору, которую он вживую осмотрел и увидел в ней тоже череп. Отсюда «сад Гордона», где нашли, действительно, древнюю пещеру-гробницу. Правда, вышел перелёт — она слишком древняя, чтобы во времена Иисуса считаться «новой», как у евангелиста. Зато рядом скалистый обрыв и в нём было три таких ниши, что вроде бы похоже на глазницы и переносицу. Правда, в начале 2000-х от ливня случился небольшой обвал и переносицы больше не видно, но «глазницы» при желании увидеть можно. Особо хорошо, что всё это — автостанция, арабская автостанция. Медитация с автостанцией. «И пусть у гробового входа». И билет вам продадут.
Правда же здесь та, что женщинам было страшно. Не трепетно, а страшно. Во всяком случае, евангелисту Марку это важно передать. У него женщины так напуганы, что даже не исполняют повеления сообщить о случившемся. Это не трепет, а именно страх. Всё-таки труп — это смертовоплощение. В боговоплощение нужно верить, а что смерть воплощается — тупой гнусный факт. В нашем теле воплощается! И как во время беременности глаз выхватывает из толпы прежде всего беременных, так что кажется (напрасно), что их больше обычного, так во время похорон кажется, что весь мир в трауре, что каждая машина — катафалк. Смерть глядит на тебя окнами, клацает дверьми, и даже голубое небо кажется пластмассовым цветком, нахлобученным на гроб.
Вот почему блаженны невидевшие, но уверовавшие. Поверили мироносицы? Это не сказано. Сказано — испугались. Это немножечко другое, но это и важнее. Вера приходит и уходит, если нет этого страха — страха перед нарушением нормы, страха перед непонятным, оглушительно непонятным, не вписывающимся, страха перед тем, что составляет саму суть Бога и, кстати, суть и человека, ибо человек — образ Божий, поскольку человек есть вечный источник невписывающегося, непонятного, ломающего привычные рамки, когда вдруг в плотной набивке мироздания — нет, не чудо, а пустота, и какой-то голос говорит тебе идти назад, из страшного места вернуться к людям, но помнить, что мир не так плотен, как кажется, что в нём есть разрыв, пустота — и в этой пустоте всё твоё будущее.