Религиозный опыт бывает разный, но в целом он — именно опыт. Как учёный сперва видит нечто в опыте — например, деление бактерии, а потом это изучает, так верующий сперва видит, а потом анализирует увиденное. Конечно, как в науке велик риск ошибок, вчитывания в увиденное своих предрассудков, так в религии велик риск вчитывания, прежде всего «антропоморфизации», уподобления Бога человеку, но и шире — превращения увиденного в экран, на который проецируется свой личный опыт. Вера не в том, чтобы слепо верить — слепой вообще не верует, а лишь считает светом свой мрак. Вера в том, чтобы усиленно прорываться, вновь и вновь прорываться к реальности Бога, не позволяя своей реальности затмить её.
Для христианина тут самое сложное — Христос. Не воскресение Христа, а гибель Христа. Воскресение понятно — ура, победа. Готовы принять, иногда даже слишком готовы, с мстительным куражом, с «щас мои враги расточатся». Именно буквально воскресение принять — ведь хочется буквально расточить врагов. Крест — непонятно. Не потому, что это далёкое прошлое и непонятно, какое отношение имеет ко мне, а прямо наоборот — слишком понятно, а организм не хочет принимать смерть, гной, небытие как часть реальности, да ещё Божьей, религиозной. Мало нам в этой жизни г...на, так ещё и в вечности среди рая будет этот крест, этот истекший кровью Приколоченный...
Так и живём — с Богом живым, могучим, мистическим. А Христос — ну, мило, если Он такой весь проповедующий, запрещающий, благословляющий. А если Он кусок мяса, висящий на столбе и что-то хрюкающий в попытке выхаркать из лёгких жидкость и гной, то это не любо.
Здесь есть одно недостающее звено — Мария. Мать. Можно, конечно, Её аннулировать, объявить отражением языческого культа Иштар, Астарты, Исиды и заодно Афины Паллады, но можно и наоборот: это всякие Иштар с Афинами предвестие Марии. Искажённые, но предвестия. Да и сама Мария — почитание её тем труднее, что столько уже было искажённого, даже извращённого. Если уж на Бога мы проецируем своё жалкое «я», то на другого человека тем более — отсюда все беды и расстройства коммуникации.
Главное помнить: Мария — не пример. Другой человек вообще не может быть «примером» («Бог не спросит меня, почему я не Авраам, Бог спросит меня, почему я не Вася Пупкин»). В том-то и смысл почитания любого святого, что он — не пример, не идеал, который нужно «достигнуть», а полноценный, наконец-то освободившийся из всяких классификаций и ячеек человек. Средневековое почитание святых — не почитание святых, а почитание ячеек в матрице, ступенек в лествице. Так и к живым людям относились — как к неживым. Каким должно быть настоящее «почитание святых», наверное, только в раю поймётся, но уж точно — это почитание не корыстное, не эгоистичное, как и любое нормальное общение. Почитание любви, почитание творчества, а не почитание «спасения», «утешения».
Мария — не пример некоего «свойства» — девственности, материнства, выдержки, сострадания и т.д., и т.п. Мария, если кого и напоминает, то Боннер, Керсновскую, Гедройц — воплощённые импульсы, движения, нейтрино, которые нельзя пощупать или увидеть, а только их следы. Мария — человек рядом с Богочеловеком, и не человек учащийся, сопровождающий, верный, верующий, а просто человек раскрывшийся, в полноте. Она не «брала крест» — Она выносила Того, кто на Кресте. Это тяжелее! Она не «раздавала имение» — Она ребёнка отдала. Да, Мария командовала Иисусом на свадьбе в Кане, пыталась командовать, чтобы не пошёл на смерть — и слава Богу, не хватало ещё, чтобы Мать благословила Сына на умереть. Однако, когда Сын отвечал резко — не возмущалась, а приняла так, как надо принимать Другого. В одном случае, настояла на своём (на свадьбе), в другом — не настояла. По-разному всё. Одинаково одно — любить Своего как чужого, любить Большего как меньшего, быть равной несравнимому. Это не мужское и не женское, это — вечное, это для каждого, как «быть взятым в теле на небо» — это не подняться в стратосферу, это не уйти в землю, а оставаться в той точке, где ты есть, хотя земля, Солнечная система и вся вселенная уходят из-под ног.