«Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Лк. 9, 23)
В этом году День Политзаключённого пришёлся на вторник, посвящённый у православных Иоанну Предтече. Совпадение? Но в любой день есть память какого-нибудь христианина-политзаключённого, просто на Иоанне Предтече более всего заметна эта «полит»-ность. Иоанн был убит не за исповедание веры, это нужно помнить тем, кто сегодня разделяет святых на убитых «за веру» и убитых по другим обстоятельствам. Иоанн приравнял интимное дело Ирода к религии, Ирод приравнял к религии политику, и произошло короткое замыкание. Да и пророк Нафан упрекал царя Давида за подлость по отношению к сопернику, а ведь такая подлость дело вполне интимное. Так Нафан ещё и наедине обличал — впрочем, Иоанн, возможно, тоже. Политзаключённые сегодня не всегда — обличители власти, но всегда — непокорные власти. Это и Свидетели Иеговы — если бы они согласились служить в армии и отреклись от своих братьев в США, их бы власть простила. Это и мусульмане, которые смеют быть верующими не формально, а всем сердцем, совершенно никого не убивавшие и не призывающие убивать, всего лишь не выражающие того почтения государству, которое государство считает нужным. В государстве омертвелости, в Кощеевом царстве всякая более-менее живая душа — политическая преступница, даже если она исповедует те же идеалы, что аппаратчики этого государства — и в среди сегодняшних политических заключённых России есть и националисты (в том числе, один священник), и милитаристы, и антидемократы. Но они живые, а кощеевы идеалы исповедовать нужно мертвенно, от чиновника, а не от себя.
Политические заключённые жертвы антиполитики. Настоящая политика это искусство жить мирно, без насилия, в общем «полисе», всемирном граде. Политиканство и деспотизм разрушает пространство политики и создают политзаключённых. Там, где начинается тюрьма, заканчивается политика и начинается политзаключённость. Как с теми сочинскими несчастными, которые защищали от вырубки лес, а лес вырубали для дворцов высших чиновников.
Толстой часто иронизировал над собой и мужчинами вообще: ради идеи сильный пол готов разрушить, а безыдейные вроде бы женщины несут мир. Однако, Толстой показал и настоящую правду: граница не между полами, да и не должно быть границы между идеями и бытом, между духом и плотью, то и другое должно быть в единстве в каждом и для всех. Это единство и есть искусство политики. И в женщинах есть воля, и эта воля так же может вести и ведёт к господству и разрушению, как и мужская.
Только там, где преодолена воля к господству, есть жизнь, и политика есть это преодоление. Поэтому не бывает отдельной христианской политики, но воля Божия есть источник всякой настоящей политики, примиряющей людей. Толстой ушёл из дома ради воли Божией, воли, которая требовала и требует милосердия, справедливости. Так ради того же стала монахиней сестра Толстого — монашество тоже ведь уход из дому. Всем хорош хороший дом, только он — вырезка из человечества, не для всех, и вот эта недлявсехность — очень плохая политика.
Политика — к жизни, к жизни для всех, и поэтому человек не может использовать смерть для жизни, а всякое господство, всякое ограничение и подавление есть смерть в розницу. Напротив, всякая человечность есть движение к жизни, и в этом движении мы не радуемся смерти и побаиваемся смерти, но не отвергаем её для себя, если на то воля Божия, как не отвергал её — для себя — Иоанн Предтеча. Мы не рвёмся умирать, но не даём и страху перед смертью порвать нашу душу. Ведь как монахи и монахини — та же сестра Толстого — уходят из мира словно в смерть, называют это смертью, а Толстой и прямо из дому ушёл и умер, так и всякая вера есть уход от самоуспокоенности в мир, объемлющий и жизнь, и смерть, а что когда — это воля Божия. Если неверующий живёт по этой воле, то и он святой, если мы по ней не живём, то какие же мы люди. И нас Господь не должен выдирать из этой жизни, приговаривая «ну ладно, хорош, засиделись», а чтобы мы вслед за апостолом могли сказать, что для нас и смерть — приобретение жизни. Поэтому наша смерть должна начинаться здесь и сейчас, смерть для греха, рождение для любви. Чтобы во временном появилось измерение вечности, надо не просто быть готовым к смерти, но быть мёртвым для всякого зла. Это и есть «возьми крест», за которым следует удивительное: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие». Кто взял крест, кто принял смерть — тот и уже видит Царство Божие до Царства Божия. Вернётся всё, чего мы лишились, но вернётся уже навсегда и очищенным от всякого тлена, эгоизма, умирания, вернётся навсегда.
