Знание — сила, а подчас и насилие. Даже чаще знание — это насилие, грубое и бесчеловечное. Таково все ненаучное, донаучное знание, которое когда-то было единственным видом знания, да и сейчас количественно преобладает. Знать, что завтра взойдет солнце, — тоже, конечно, знание. Но сила вовсе не в этом знании, сила в том, чтобы знать: «восход» — это поэтический образ, на самом же деле земля вращается вокруг солнца. Конечно, есть еще и высшее знание — верить, что Бог «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми» (Мф 5:45). И это знание — сила, но уж, конечно, не для покорения природы и укомфортабливания жизни.
Кто знает, что Бог имеет отношение к солнцу и что при этом солнце не есть Бог, тот не обязательно щеголяет этим знанием. Даже лучше делать вид, что ты этого не знаешь. Такое напускное незнание часто есть лучший способ представить Бога людям, если, конечно, одновременно человек светит и злым, и добрым. Точно так же лучше делать вид, что не знаешь ничего о завтрашнем восходе или о том, что роющий другому яму под суком, на котором сидит, сам в эту яму и упадет.
Беда ведь не в том, что мы знаем о восходе, а в том, что мы знаем и о закате. Мы знаем, что есть добро и есть зло, и это страшно мешает нам познавать мир. Слишком легко автоматически расклассифицировать все, что произошло, происходит и будет происходить на эти две категории: хорошо — плохо, добро — зло. И выходит вовсе не знание, а пошлость (или мудрость) народных поговорок, которые всегда ходят парами, на каждое утверждение есть противоположное. Вроде бы знание, а на самом деле просто настроение.
В хорошем мы настроении (или считаем себя обязанными изображать оптимистов), мы утешаем: «Юнкер Шмидт, юнкер Шмидт, лето возвратится». В плохом настроении — мы разводим руками: «Иерусалим будет разрушен!.. Все суета сует…»
Прямо библейские пророки, предвозвещающие то исход из рабства, то увод в рабство. Но в библейские времена пророков были тысячи, как оптимистически настроенных, так и пессимистов, а настоящих из них было два десятка за тысячу лет, и отличались они тем, что ничего не знали, очень четко свое незнание сознавали и с некоторым отчаянием передавали — не знание, нет, а голос Божий, который потому, возможно, и говорил через них, что они сознали свое незнание.
Незнание — сила, когда оно не претендует быть знанием. Но такого незнания очень мало, а намного чаще встречается незнание — слабость, даже незнание — подлость. Когда грех требует его «понять», то есть «познать», — это приглашение поучаствовать в таком незнании нравственных норм. Но ничуть не лучше, когда невежда имитирует знание. Делается это очень — на словах — просто. Пойманный на вранье или просто на ошибке человек говорит: «Я так и знал, что ты это скажешь!» Если это устное высказывание, вид у говорящего должен быть настолько пренебрежительный, насколько это возможно для пойманного с поличным человека. Если это письменное высказывание, писать следует с использованием как можно более грубых слов и выражений: «Я так и знал, что ты, ничего не добившийся в жизни неудачник, заявишь, будто…» Можно чуть вежливее: «Я предвидел, что ничего другого Вы будете возразить не в силах».
Даже непонятно, что хуже: действительно человек знал, что встретит именно такое возражение, или сию минуту выдумал это свое знание задним числом. Злость подобные заявления вызывают совершенно одинаковую: в первом случае злятся на то, что кто-то умнее тебя, в последнем на то, что кто-то нахальнее тебя. Потому что на заявление: «Я знал, что ты так скажешь!», уже не ответишь: «А я знал, что ты скажешь, что ты знал!» Слишком громоздкая конструкция получается. Редчайший случай, когда игра в крестики-нолики заканчивается со второго хода.
Поэтому самозащиту в виде утверждения: «Я так и знал!» следует признать грехопадением первой степени, она же наитяжелейшая. Библия обрывает рассказ о грехопадении на том, как Господь изгоняет Адама и Еву. Но наверняка Адам, выслушав приговор, сказал: «Боже мой, я так и знал, что Ты так все это воспримешь! Изгнание из рая — какое предсказуемое и уже поэтому пошлое решение…»
Грехопадение ведь затевалось ради того, чтобы знать — знать «добро и зло», то есть всё. А поскольку всё знать невозможно, а кстати, и не нужно, то остается, чтобы не потерять лицо, делать вид, что ты и так всё знаешь. Даром что ли, у евреев «знать» означало «владеть» (впрочем, и у нас еще не так давно бытовало выражение «владеть приемами счета», что означало «знать, как считать»; о «познать женщину» помолчим). В результате попытки всем овладеть человек не владеет ничем — во всяком случае, ничем стоющим.
Я не владею, прежде всего, самим собой. Остается один выход: делать вид, что владеешь, что «так-и-знаешь». Хотя, конечно, «я так и знал» отличается от «я знал», как «я так и подскочил» от «я подскочил». То есть кто говорит «я так и знал», тот ничего не знал. Виртуозом в этом смысле был Гегель, который заранее включил любые возражения в свою философию как обязательный элемент своей победы (за что Гегеля сурово, но справедливо выпорол Карл Поппер).
Теоретически возможны люди, которые говорят: «Я предвидел твое возражение и с ним вполне согласен». Встречаются люди, которые говорят: «Я предвижу, что мне возразят то-то, и на это заранее скажу…» Так очень любил писать Николай Гаврилович Чернышевский, и это самая слабая сторона его творчества — в реальности всегда возразят что-то такое, чего собеседник не предвидел. Наконец, бывают люди, которые действительно предвидят возражение и отвечают на это возражение, потому что они выбрали себе определенную тему и подготовились к диспуту. Из этого в лучшем случае и получается диспут с самим собой, то ли бесконечный тупик, то ли тупая бесконечность. Но обычно просто говорят: «Я предвидел твое возражение» — и на этом останавливаются. То есть в голове, возможно, у них роятся какие-то аргументы, но они их не выкладывают. Выложат — и в лучшем случае будет бесконечный спор, в худшем от этих аргументов просто ничего не останется.
Кто действительно знал заранее, тот не будет этим предвидением щеголять. Кстати, еще и потому, что человек, достаточно умный, чтобы нечто знать заранее, знает, что он мог и ошибиться. Даже если мы что-то предвидели безошибочно, — например, падение джентльмена, который пилил сук, на котором сидел, в яму — это знание ни в коем случае нельзя предъявлять пострадавшему. Ему надо предъявлять йод и бинт.
Предвидение, наконец, довольно часто означает, что прав все-таки не предвидевший, а другой. Вор, которого посадили в тюрьму, имеет полное право сказать: «Я так и знал!» Это его предвидение не отменяет, а лишь подтверждает ту печальную истину, что человек — вор. В интеллектуальных спорах такое бывает не реже, чем в имущественных, — собственно, спор Адама с Богом был воровством в обоих смыслах.
Знание («гнозис» по-гречески) опасно, поскольку опасен падший человек. Ум создан для рая, а используют его для ада. Так рождаются пустотелые двойники веры — гностические системы, в которых все существующее — как известное создателю системы, так еще и неизвестное — заранее имеет свое место в классификации. От Василида до Штейнера эти системы объясняют всё, объясняют заранее. Фанатик есть человек, который и истинную веру превращает в гностицизм, который заранее все знает о людях, о мире, о Боге. Титаны веры чаще говорили о том, как мало они знают о творении, о тварях, тем более о Творце. Такое незнание — не слабость, а смирение.
Заповедь «Не знай» относится к числу тех, которые охотнее прилагают к ближнему, нежели к себе (впрочем, а есть ли заповеди другого сорта?). Любому будет неприятно, когда пойманный за руку с поличным хулиган начинает нагло хамить. Но нельзя даже сказать себе: «Я так и знал!» — ведь тогда вместо одного хулигана появятся двое. Никто ничего не знал, никто ничего не предвидел, кроме одного: можно входить в положение другого, но нельзя в положение другого вламываться.
