Кто веровал и мыслил, тот не может слегка не презирать религию. Кто просто жил и мыслил, тот презирает религию не слегка. Кто веровал и не мыслил, тот любит религию, — грех простительный, хотя, разумеется, всё-таки грех, ибо вера есть любовь к Богу, а не любовь к религии.
Религия есть необходимое добро — а необходимость так же к лицу добру, как корове седло. Необходимость есть черта зла, поэтому многие люди считают религию злом. Но что ж делать: опыт показывает, что необходимо выражать самые свои интимные переживания во внешних формах. Это так же глупо, как регистрировать брак в государственном заведении, но это похвальная глупость.
Любовь с паспортом комична как голый мужчина в носках. Однако, голый мужчина в носках есть живое белковое тело, много на что интересное способное. А носки без мужчины, как бы они ни были красиво упакованы и разложены на магазинной полке — недоноски в самом буквальном смысле. И жизнь многих мудрецов — всего лишь витрина с носками.
Религия, конечно, имеет к духовной жизни такое же отношение как стакан к воде. Но уж такое-то отношение она к духу точно имеет. Разумеется, было бы лучше жить где-нибудь у родника (но только чтобы на вилле был тёплый туалет и кульный интернет) и пить лишь хрустальную и холодную воду. В жизни вечной, надеется религиозный человек, так оно и будет (в смысле воды). Вряд ли вполне разумны те, кто под предлогом, что одну и ту же воду можно разлить в стаканы разного цвета и различной формы, обходятся вообще без стаканов, да и без воды. Так, на спирту духовном всю жизнь и живут.
В конце концов, не так важно, откуда человек пьёт, как важно, способен он после этого напоить страждущего или нет. Иисус, во всяком случае, чаще говорил не о том, что верующие в Него радуются, словно пьют родниковую воду, а о том, что верующий в Него — тот, кто даст напиться, из кого любовь струится словно из родника. Пить ради питья — алкоголизм, в том числе духовный. Человек создан брать, чтобы отдавать и отдавать с прибытком.
Стакан веры всегда полон наполовину. Это если человек с кем-то своей верой поделился. Иногда стакан веры наполовину пуст — это если человек ни с кем ничем не делился, даже спичками. Спичкам-то не страшно, а вера от скупердяйства испаряется.
Определить, полон стакан веры наполовину или наполовину пуст, невозможно не только стороннему наблюдателю, но и хозяину стакана. Это специально так отлит стакан — для смирения. Зато можно другое: наблюдать за тем, как ведёт себя вода в стакане.
Религию всё время лихорадит. Справедливо, что религия более стабильна, чем политика или культура, тут всё измеряется тысячелетиями, а не годами. Но это если речь идёт о больших изменений, системных. На личном уровне всё прямо наоборот: человек религиозный больше дёргается, чем человек политический. Один и тот же человек острее откликается на происходящее как верующий, а не как гражданин.
Вот в России 1990-х годов тяга к свободе оказалась кратковременной, поверхностной, и к 2000-му году уже самым безразличным или пристрастным наблюдателям было ясно, что свободу променяли на похлёбку. Чечевичную, зато даровую. Это если в масштабе всей страны. Но было нетрудно предсказать, чем кончится дело, если приглядеться к религиозной сфере. А тут: уже через три месяца после августа 1991 года, который многими рассматривался как прорыв к свободе, демократичнейший патриарх обратился к демократичнейшему президенту с секретнейшим письмом, в котором просил ограничить свободу проповеди для всех, кто ему, патриарху, кажется конкурентом.
Просьба эта была удовлетворена лишь семь лет спустя, но идея была подхвачена — безо всякого приказа сверху, даже теми, кто не любил патриарха и Церковь вообще. Идея не в письме была, а в воздухе. Люди, которые про религию вообще знали только то, что на Пасху надо выпивать больше обычного, с жаром клеймили иноверцев за посягательство на основы, за импорт чуждой идеологии, за зомбирование несовершеннолетних.
Спустя десять лет все те же самые обвинения стали выдвигаться в массовом порядке против чеченцев, мусульман, демократов, журналистов, бизнесменов, в том числе, и против тех, кто когда-то выпустил из бутылки джинна нетерпимости («джинн» по-арабски — «дурак»). Но первым был стакан со святой водой.
Потому что если на капот даже самого лучшего автомобиля, который и при работающем моторе кажется абсолютно неподвижным, поставить стакан с водой — вода будет подрагивать. Человек, который пропустит мимо ушей оскорбление в адрес живого президента, дёрнется, если что-нибудь не так скажут про давно умершего монаха. Он проявит интимнейшие чувства — кстати, не обязательно агрессивные. Это могут быть и добрые чувства, и реакция может быть вполне разумной. Отмены рабства тоже, между прочим, стали первыми добиваться верующие люди. Не все, к сожалению, даже, прямо скажем, единицы — но неверующим на рабство и вовсе было наплевать.
Вера делает человека похожим на канарейку: ему требуется совсем мало воздуха, но уж этот воздух должен быть очень чистым. Шахтёры в восемнадцатом веке брали канареек с собою в шахты — от появления метана птички падали в обморок раньше человека. Религия — индикатор опасности или, во всяком случае, того, что кажется опасностью.
Так что даже неверующим историкам, политологам, журналистам, да и просто обывателям стоит приглядываться к стакану с водой вечной жизни не только, когда наступает какой-то большой церковный праздник. Не стоит плевать в этот стакан — им пользуются и такие персонажи, которые могут в ответ отхаркнуться отнюдь не святой водой.
Бить этот стакан тоже не следует. Конечно, не всегда перед смертью хочется пить. Если постараться, к старости мотор так заглохнет, что и на пороге смерти человек будет убеждён: всё в порядке, он едет на полной скорости. Просто пейзаж стал однообразным, всюду одна пустота, неподвижность и серость. А всё-таки, поплевывая на святую воду, гляди на круги, ею образуемые: а не как это не тот круг, который символ вечной жизни, а тот, который круг ада.
