У ребёнка нет истории, нет своих идей будущего, сценария жизни. Ребёнок слишком «социализирован», он растворён в родительском социуме.
Вот возраст, который ошибочно называют возрастом «социализации», есть как раз время выделения человека из социума, превращения в самостоятельную личность. Это «социализация» только в смысле выстраивания отношений с химерой «общего». В этом возрасте и появляются сценарии своей жизни, и весь мир начинает восприниматься как сцена, где каждый предмет — декорация личного существования. У жизни появляется смысл.
Эти сценарии, истории, сюжеты объединены одним — у них есть цель, конец, опускание занавеса. Даже у сценария вечной любви. Это вечная любовь до гроба.
Дряхлость души наступает, когда сценарии исчерпывают себя. Истории завершаются, цели достигаются. Тарелка каши доедена, и на дне оказалось — возьмём лучший вариант — именно то, чего хотелось. Ура. И ох. Мир тускнеет. Вот кровать — раньше она была частью спектакля о любви, и теперь просто место, где лежат и спят. Вот ружьё на стене — оно уже выстрелило, теперь это просто деревяшка с железячкой. Вот нобелевская медаль — можно подложить под стол, когда закачается, а больше ни на что не годна. Всё обессмысленно, поезд ушёл. Пировали — веселились. Громоздили-громоздили стул на стол, скамейку на стул, и вот всё это отбрасывается в сторону...
Что же, повеситься, оттолкнув мусор?
Зачем же! Человеку хочется повеситься от тоски, от свершений, от достижения именно потому, что человек создан для вечности. Все истории и сценарии — только подставки, но подставки не для крюка с верёвкой, а для неба. Дряхлость души наступает, если душа верует, что выше потолка ничего нет. А может, постучать? Может, подняться? Может, проверить?
Есть небо! Все наши игры, сценарии, победы и поражения — лишь стремянка, и когда стремянка не нужна, нужно — если раньше не успел, но и если успел, то тем более — устремиться к цели бесконечной, стартовать по дорожке, у которой нет финиша, нет соперников, нет награды, кроме награды жить, и жить по-настоящему.