Призвания быть священником не существует, священником должен быть каждый и каждая, это не Лев Толстой сказал. Наверное, в разных формах, но любой верующий должен быть хотя бы немножечко священником, иначе вера сползает в религиозность самого реакционного античеловеческого толка. Нет даже призвания быть верующим, есть призвание быть человеком, и когда верующий испытывает сомнения в вере — это сомнения не в том, есть ли Бог, а в том, есть ли верующие или Бог в принципе не может и не должен сообщаться через веру.
Вот призвание быть учёным существует. Это хорошо видно из личных судеб тех немногих учёных, которые оставили науку. Из современников самый знаменитый случай, кажется, Александр Гротендик — представим себе Эвклида, который бросает геометрию. Мышление, личность, взгляды, — всё остаётся прежним, но всем ясно, что человек перестал быть учёным.
Как определить призвание учёного? И кем становится человек, призванный быть учёным, если он живёт до науки, даже до алхимии, даже до магии какой-нибудь?
Вера в извращённом виде порождает жрецов, наука в извращённом виде порождает военных. Да-да, всякие полководцы, солдаты, офицеры, — это учёные, призванные к познанию, к познанию как соборному действию, созидающему невидимый город истины. Под это заточена их психика, но — пошло что-то не так, и человек стал артиллеристом, хотя должен был бы создавать учение о тяготении, бросать ядра с Пизанской башни на землю, а не метать из пушки в живых людей... Да Наполеон, судя по всему, был бы украшением де сиянс Академии, а вот ведь как оно вышло нехорошо... Была точка бифуркации — ведь Наполеон изучал артиллерию, он был и формально инженер, а инженеры — это рядовые науки, без которых наука невозможна.
Разница между солдатом и инженером, генералом и учёным такая же как между крестьянином и программистом, купцом и предпринимателем. Разница во вторичном, сходство в главном — в особом складе личности.
Может быть, тут и причина частой враждебности учёных к религии. Дело вовсе не в инквизиции и Галилее, и не в том, что наука ищет истину такого рода, который несовместим с истиной религиозной. Дело в методах. Наука это анализ (и каким же страшным, сатанинским извращением аналитической способности человека является война!), вера это синтез. Этим, кстати, вера принципиально отличается от религии, которая не есть синтез, а есть просто быт, имеющий к вере такое же отношение, как Академия наук к науке. То есть, отношение имеющая, и очень даже необходимая штука эти академии наук, но всё же Академия наук не есть наука, религия не есть вера.
Когда Гротендик оставил науку, он двинулся в синтез. Возможно, не случайно это история математика, потому что математика из всех наук кажется наиболее синтезирующей: предельный анализ выглядит как начало синтеза, но всё же это именно анализ. Чем дальше та или иная отрасль науки от математики, тем менее в ней синтеза, приходится ограничиваться систематизацией.
Можно ли представить себе гармоническое сочетание в одной личности науки и веры? А нужно ли? С каких пор гармония норма? То есть, исторически понятно, с каких пор — с довольно древних пор, но древнее не означает истинное. Пусть будет дисгармония. Мы же не хотим, к примеру, чтобы любовь создавало гармонию? Пусть детей создаёт, пусть создаёт ссоры и примирения, а гармония — ну её в лес, гармоничность это очень скверный, бесчеловечный тип человечности, гармоничность не нуждается в другом, гармоничность не любит, гармоничность годится лишь на то, чтобы красоваться и украшать, а это совершенно недостойное человека занятие.
Человек должен быть не гармоничным, а свободным, и одно с другим абсолютно несовместимо. Так что пусть будет дисгармония, конфликты, слёзы и ссоры, сомнения и, конечно, дети, а на кого ребёнок будет больше похож, на науку или на веру, главное, что дети — общие, и дети эти — жизнь того человека, в котором поселились наука и вера. Как и жизнь человека, в котором поселились вера и призвание предпринимателя, вера и призвание менеджера, вера и политика, да мало ли что... В конце концов, видимо, обнаружится, что призвание — абсолютно уникально у каждого из миллиардов людей, а вера — тоже, конечно уникальна, потому что единство истины не есть простота личности. Это лишь канцелярская печать на каждом оставляет один и тот же отпечаток, а Бог в каждом Свой образ и подобие оттискивает по разному, что не означает, конечно, что не может быть фальшивых оттисков и в познании Творца, как могут же они быть в познании творения... Но уж если в чём наука и вера едины, так это в борьбе с лженаукой и с суевериями.