«Бог не есть Бог мёртвых, но Бог живых» (Мк 12:27).
Воскресение — очень позднее заимствование в иудаизме. Фарисеи в воскресение веровали, саддукеи — нет. За неверующими в воскресение правда древней традиции и здравый смысл. Ещё патриотизм: зачем заимствовать-та?
Только вот патриотизм сам — заимствование. Всё коллективное — заимствование. Ничего плохого в заимствовании нет, без него прогресса не будет, только желательно знать источник, а если требуется, оплачивать авторские права. Авторские права на веру, на религиозные идеи вроде бы не оплачиваются, разве что распятием или побиением камнями. Автор — всегда личность, человек, единица. Гордятся же — всегда многие, коллектив, народ. Это всегда смешно с точки зрения думающего человека, а иногда граничит с кощунством.
Всякий народ считает себя избранным, богоизбранным. Мы и древнее всех, мы умнее, изобретательнее, добрее, красивее, мы несчастнее всех, но мы и терпеливее всех, лучше всех умеем из кидаемых в нас помидоров делать кетчуп.
Бог избрал Авраама не потому, что тот был Эйнштейн. Прямо наоборот. Избрал «немощное мира», как выразился один еврей, и через всю историю Израиля это тянется — не лучшие, а худшие, не сильнейшие, а слабейшие, чтобы всем было очевидно, что победы — от Бога, а не от большого ума или великолепной армии. Если уж евреи что-то изобрели, так это послушание Богу. Но изобретатель редко сам пользуется своим изобретением. Не писатель изобрёл письменность, Элисон не пел на фонограф. Что ж, всё логично и разумно: передай добро по кругу.
Евреи заимствовали всё: письменность, язык, законы, праздники, даже идолов не брезговали воровать, саму землю заимствовали — ну, как бы по воле Божией. Бог же сказал — веруй в Меня, и у тебя многочисленное потомство в роскошной, изумительной земле.
Бог-то сказал, но что именно сказал Бог? Что Бог имел в виду? Сплошь и рядом Бог говорит одно, а потом всю жизнь выясняешь, что же Бог имел в виду. Обычно совсем не то, что подумалось вначале, именно потому, что в начале ты был далёк от Бога, ты был с Ним еле знаком, понимал Его плохо, считая Бога чем-то вроде самого себя, только покрупнее, ты истолковывал Слово Божие в угоду своим представлениям о мире. А пожил — и, если не просто крутил педали на велотренажёре, а куда-то двигался, то стал лучше понимать Бога.
Вера в воскресение отсутствовала у Авраама, Исаака, Иакова, далее везде вплоть до Екклесиаста, который вполне саддукей и в воскресение нимало не верит, а только удивляется, что с человеком после смерти? Как с животным — то есть, никак, или что-то другое?
Впрочем, Екклесиаст всё-таки это Авраам уже сильно повзрослевший. Это Авраам, который очень скептически относится к потомству. Исаак вырастет и будет Исаак, а не Авраам! Какое там бессмертие в потомстве — дай Бог, чтобы эти детки не свели тебя в могилу преждевременно. А ведь на бессмертии в потомстве держится вся идея Земли Обетованной и многочисленности песка на пляже. Если Бога нет, то на пляже будут нежиться финикийцы и прочая нежить, но Бог есть, так что пляж будет как кильками забит потомками и потомицами Авраама.
Ага, а сам Авраам будет сидеть в доме для престарелых на 12 этаже и смотреть телевизор. Вот счастье-то!
Формально, если по-детски наивно относиться к словам, Иисус совершенно вздорным, идиотским образом выводит из выражения «Бог Авраама» идею воскресения. Аксиома: мертвецы гадость, табу, падаль оскверняет. Следствие: Если Авраам мёртв, то Бог Авраама это Бог падали, Бог скверны. Вторая аксиома: Бог свят, а не гадость. Вывод: следовательно, Авраам не мёртв, он был мёртв, но воскрес.
Идея воскресения есть идея очень творческая, очень новая, она плохо стыкуется как с иудейскими, так и с любыми языческими представлениями о жизни, мире, человеке. Древнейшая часть Библии исходит из того, что человек либо жив, либо человека нет. Вообще нет. Остаётся разве что тело. Жизнь есть дыхание. Есть дыхание человеческое, есть дыхание Божие. Бог вечен, Он дышит всегда. Человек перестаёт дышать — всё, точка. Счастлив человек, который успел завести потомство — его дыхание теперь осуществляют его потомки.
У соседей евреев взгляд чуть иной, поутончённее (и Екклесиаст уже разделяет этот взгляд): не столько дыхание, сколько душа. Душа человека отличается от души Бога. Душа, жизнь человека — психика, душа и жизнь Бога — пневма. Эта конструкция неплохо ложится на миф о творении человека из глины плюс дыхание Божие. В человеке тогда есть три части: тело (глина, «адама»), душа и Дух Божий. Дух, душа, тело. Смерть — это уничтожение тела, возвращение Духа Божия к Богу, а неучтожимая, бессмертная душа мается где-то там. В серости. Шеол. Елисейские поля. Она — бессмертна, ей даже воскресать не нужно. Кровушки бы попить!
Воскресение при этом оказывается перемещением из серости в свет, из бескровности в полнокровность Авраама, да просто, наконец, попить кровушки — ну, небесной такой кровушки, типа амброзии, древнейшая мифологема: вечность это всего лишь бесконечная сытость и напоенность.
Под всем этим нешуточный духовный прорыв. О, совершенно не религиозный — человек открывает себя. Я — Авраам, но именно поэтому Исаак — не я. Многочисленное как песок потомство так же не я, как песок в почках, и так же мешает жить. Как горб. Как шест-балансир в руках канатоходца, когда канатоходец ходит не по канату, а по улице, в магазин за хлебом, в час пик — ну зачем ему шест? Вот оно — «всё суета сует и всяческая суета» — всю жизнь мы сооружаем себе шест подлиннее, помассивнее, подрагоценнее, а потом удивляемся, почему жить так тяжело, почему все от нас шарахаются и держатся на отдалении, но при этом всё равно мешают.
Вера в воскресение есть отрицание воскресения себя в потомстве, воскресения себя в своих стихах, прозе, симфониях, монументах. Вера в воскресение есть неверие в то, что другой может меня заменить. У нас незаменимых есть!
Иисус не производит никакой революции этим замечанием. Не Он внёс в мир идею личности, Он пришёл в мир, где ощущение себя как незаменимой личности уже нащупывается. Всего лишь нащупывается, но Бог не ждёт, пока всё будет готово — не будет готово, если Он не придёт как можно быстрее.
Бог вообще поступает как американские филантропы (исторически, конечно, наоборот): даёт доллар, если нуждающийся вложит свой доллар. Может и десять долларов на один доллар дать. Сто долларов на один цент. Пропорции разные, смысл один: жизнь есть товарищество на вере. На вере, но — товарищество. Если ты лишь просишь пожертвования на храм своей религии, а сам не жертвуешь, значит, ты неверующий на самом деле.
Иисус не борется с коллективизмом. Коллективизм, родовое сознание, оно же национальное, сектантское, партийное и т.п., — слабый враг, детская болезнь, пройдёт по мере взросления. Иисус борется со смертью. Борется не тем, что умирает, упаси Бог! Умереть дело нехитрое — оба разбойника, распятые с Ним, умерли, да и распинавшие Его умерли, и Понтий Пилат, все умерли, вот такие чудеса. Иисус борется со смертью тем, что ловит смерть и вытаскивает её за шкирку оттуда, где она притаилась — а притаилась она в той самой личности.
Смерть коренится вовсе не в государстве, не в организациях, даже не в семье. Эти благородные институции хранят смерть, пользуются смертью, убивают, но смерть в них не живёт ввиду их полного отсутствия. Они же абстракции.
Смерть смертствует в человеке. Вот что с самого начала звучит в Евангелии инфразвуком.
— Преврати эти камни в хлеб, — говорит смерть Иисусу.
— Закон Божий попей и Любовью Божьей закуси, — говорит Иисус (обращается, заметим, не к смерти, а к нам — к жизни в нас). — Этот хлеб Мой Закон, это вино моя Любовь.
— Защити ближнего, ударь, — говорит смерть.
— Подставь щёку, — говорит Иисус.
— Жизнь она в чём, брат? — говорит смерть. — Жизнь она в деньгах!
— Блаженны нищие духом, — говорит Иисус. — Брось ты свой шест, если привык что-то таскать — возьми вон то бревно, перекладину от Моего креста, всё меньше беспокойства окружающим будет.
— Труп жив! — говорит смерть. — Только окоченевшая, умершая жизнь есть настоящая жизнь! Пошли на могилку праведника помолимся!
— Живой труп… — говорит Иисус. Впрочем, нет, это говорит Лев Толстой и ещё Николай Васильевич Гоголь из-за его широкой спины шепчет: «Мёртвые душши… Я в гробу живее всех живых, не потому, что я жив, а потому что все живые мертвее мёртвых..».
— Мавзолеи вы в побелке! — в сердцах бросает Иисус. — Одного купоросу сколько ушло… А внутри…
— А внутри будешь Ты! — отвечает смерть и подзывает свою троицу: Иуду, первосвященника и Пилата. Трус, Бывалый и Балбес.
Иисус живой внутри смерти, тогда как мы мертвы внутри жизни. Сошествие во ад началось в день Рождества, и этот ад — личность, которая не хочет обретать лицо, хочет стереть даже то слабое подобие лица, которое у неё намечается, хочет родиться обратно, а это и есть смерть духовная, а иногда и убийство духовное — когда другого рожают в рабство, в ответственность, в подчинение.
Воскресение начинается задолго до того, что произошло в Иерусалиме две тысячи лет назад. Да и что тогда произошло? Разве это чудо — воскресение Христово? Это норма жизни. Вот наше воскресение — это будет чудо! И будет, и есть. Когда живой труп перестанет командовать. Когда мёртвая душа отпустит крепостных рабов на свободу. Когда забравшийся внутрь безопасности и стабильности вылупится на волю.
Это называется благодать. Воскресение первой ступенью имеет исчезновение Бога из гробницы, второй — исчезновение Бога с глаз наших долой, третьей — Пятидесятницу, появление Бога в нас, над нами, вокруг нас как невидимого огня, согрешающего озноба, понимания всего и умения всем всё объяснить, остаться непонятым, самому не понять, что ты такое сказал, как на тебя Дух сошёл — и это всё и есть жизнь.
Отправная точка духовной жизни — открытие в себе Кого-то, Кто вовсе не ты, но Кто делает тебя тобой. Дух Божий. Сила. Мана. Благодать. Есть это — есть я, нет — я мёртв. Точнее, когда я мёртв — этого нет.
Вера в воскресение есть шаг вперёд, шаг в пропасть. Это вера в то, что совершенно недостаточно быть собой, чтобы быть собой. «Да пребудет с тобою сила»? Ну, есть она со мной, и что с того? Врагов победил, вселенную спас, мир приобрёл, — и что? А ничего! Смерть. Мертвяк. Оказывается, тот Дух Божий, который делает меня живым, этот же Дух высвечивает, что вовсе я не жив. Какой там шеол-меол, Елисейские шанзелизе и прочие исподние! Мне до ада расти и расти!
Благодать, Дух Святой — это, конечно, некоторая данность, без которой человек просто физически уже не человек. Можно ли эту благодать, силу, передать — то, что Библия называет благословением? Да конечно! Хорош ли этот подарочек? А вот это совсем другой вопрос! Мы думаем, что Святой Дух — гарантия получения Святой Земли, но разве Духу прикажешь? Книга Иова — тоже ведь о благодати, не о той благодати, которая даёт материальные блога, а о той благодати, которая пробуждает в богаче богослова, в счастливом — мудрого, в мудром — верующего.
Человек не горшок, куда можно засыпать камней — и останется место для песка, засыпать песок — останется место для воды. Человеку нужен воздух Божий — и деньги, успех, дети, всё то, что принято было называть «благословение Божие» — они вытесняют этот самый Воздух Божий. Бог в человеке начинает задыхаться от человеческого благополучия.
Воскресение без благодати — человечность на ветер. Дух Божий в человеке без человека в Духе Святом — божественность на ветер. А есть Дух Божий — так уже и воскресения не нужно, уже на вопль «Христос воскресе!» отвечают: «Человек воскресе!» Побеждены стражи, которых мы выставляем себя сторожить, чтобы нас не обидели — и которые не пускают душу наружу. Сорвана печать, которой мы опечатываем свою жизнь, чтобы сохранить равновесие и присутствие духа — и дух, задохнувшийся в сейфе безопасности, охватывает и несёт. Приходят друзья, близкие, любящие нас и спрашивают, где же труп, который мы так любили, с которым сжились, который хотим вот маслицом помазать, чтобы смердел поменьше, а им в ответ: а его тут нет, он живой, ждёт вас, догоняйте!
