«И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе» (Мк 6:8).
Бога не выбирают, Бог выбирает и ставит перед выбором. Человеку хочется приватизировать Бога, сделать Бога частью своей жизни, чтобы жизнь стала спокойнее, гармоничнее, уравновешеннее. Окружающим тоже станет от этого лучше. Я сыт, так и другим перепадёт.
Бог выбирает человека не для спокойствия, а для спасения. Это не только к апостолам относится. Ведь Иисус посылает учеников проповедовать конец света с покаянием, а не гомеостаз с умиротворением. Ученики люди не богатые, но и не бомжи, благоразумные, не буратины, у них с собой было. Они этим и Иисуса кормили, между прочим. Но теперь Иисус предлагает им всё бросить и идти, надеясь то ли на Бога, то ли на людей. Примут, выслушают, согласятся, накормят — хорошо. Пошлют куда подальше — идите куда подальше. В животе бурчит? Ну, проповедуйте соответственно. Сытый голодного не разумеет, а сытого никто не разумеет. От сытого пахнет сладковатостью морга, от голодного пахнет Богом.
Ходить по воде — безобидное развлечение в сравнении с хождением проповедника среди мещан. Но других людей у Бога для апостолов нет. Только мещанин нуждается в спасении, тот мещанин, который сидит и в самом возвышенном мистике или философе, в Льве Толстом и в Лео Таксиле, как и в Смердякове и Ленине. Не убедишь мещанина? Иди к следующему мещанину, на твой век хватит. Мещанин тебя примет, выслушает, накормит? Не забудь сказать спасибо, попросить у него имейл, оставить свой, и двигай дальше.
С глубокой древности дорога — символ мысли и жизни. Иисус — учитель не потому, что учит, а потому что у Него есть учение, но слова «учение» в Евангелии нет, оно слишком абстрактное для той культуры, а есть слово «путь». Оказывается, Церковь — это не клуб по интересам, не сообщество верующих, Церковь — это правила, каноны, и первое правило: вперёд! Марш отсюда! Иди! Путешествуй! Иоанн Предтеча призывал приготовить путь Богу, а идти по этому пути людям, верующим людям. Остановишься — всё, погиб. Надел рюкзак, взял в дорогу фургон, трактор, крестный ход — всё, погиб. Ты уже не на Бога надеешься, а на крестный ход надеешься, что с собой взяли, чем подкрепиться. Надеяться надо чудо — что другой поверит и в благодарность покормит.
Из этого первого канона вырастают все остальные. Конечно, не все каноны одинаково каноничны, но сам принцип каноничности никуда не деть. Правил нет лишь в абсолютно бесправном обществе, а Церковь, Царство Божие — это победа прав над бесправием, над обязанностями, над тоталитаризмом, над ответственностью.
Церковь — это победа самоорганизации над организацией. Ну что значит «победа»… Победа до Страшного Суда — это всегда поражение с точки зрения верующего. Верующий — он тоже человек, ему хочется такой победы, чтобы не осталось греха, чтобы хоть в Церкви было светло, сухо, мухи не летали, священники не насиловали детей и не полоскали мозги. А Церковь — Тело Божие, у Бога другие представления о победе, Богу и Голгофа победа, не только Воскресение. Бог очень даже умеет отличать победу от поражения, Бог не демагог, но Бог ценит поражение как освобождение от неприятной обязанности наказывать врага.
Как самоорганизация Церковь, естественно, ближе к организму, чем к организации. Страшный Суд не наступает, потому что реально пока Церковь ближе к организации, чем к организму. Христиане всё ещё надеются на чудо превращения организации в организм, но Бог может превратить воду в вино, но не может превратить чиновника в человека. Самоорганизация и есть умение не допустить чиновника в Церковь, и этого умения пока ещё очень мало.
Каноны могут быть разные. Исторически каноны в Церкви выросли из римского права, не из тех правил, которые запечатлены во Второзаконии и Левит. Разница, впрочем, не так уж велика, потому что право оно и есть право, в отличие от бесправия, которое причудливо и разнообразно-омерзительно. Попытка самоорганизоваться без правил, потому что они-де от лукавого, суть наивность, плавно доходящая до лукавства — просто каждый начинает свои представления о жизни возводить в каноны.
Каноны менялись, меняются и будут меняться. У католиков за один двадцатый век дважды составлялся новый кодекс канонического права. У православных теоретически каноны сохраняются в неприкосновенности с античных времён. Но это чисто теоретически. Практически, разумеется, даже самые зацикленные на авторитете древности фанатики не смотрят врачу в… Нет, не в рот — канон запрещает лечиться у врача-иудея, а признаки иудейства не стоматолог определяет. В реальности именно у православных, как ни смешно, как раз потому, что каноны это просто набор ни на что негодных, кроме демагогии, лозунгов, даже сильнее элемент самоорганизации. Хочешь быть Церковью, приходится договариваться с другими о правилах — настоящих правилах, настоящих канонах. Всё это через пень-колоду, а если Церковь попадает под контроль государства, что бывает, то колода часто бывает типа эшафота. Что ж, путь Церкви — путь Христа, путь с палачами и пыточными орудиями. Преодолеем! Главное, быть на этом пути не палачом.
Отдельные каноны не так важны, как механизм реализации канонов. Механизм просто до ужаса — действительно, ужаса, буквально — это анафема. Отлучение! От чего отлучение? От Церкви? Ну как сказать… От самоорганизации отлучить нельзя, на то она и «само». Отлучают от участия в таинствах и обрядах. Например, самое знаменитое отлучение России — отлучение Льва Толстого — было запретом отпевать Льва Николаевича. Синод в своей мудрости додумался до идеи, что Толстой смертен. И вот умрёт — и надо его отпевать, он же по анкете православный. Синод мог рассчитывать на то, что вдова и дети на пушечный выстрел не подпустят священника ко гробу, но вдруг бы подпустили? Каково было бы отпевать человека, который всякий обряд заклеймил как кощунство и формализм? Ну, подстраховались. Вышло — как и всё, то выходит у бюрократов и организации — что перестраховались. Дышло вышло.
Церковь до сих пор оправдывается, но неубедительно, потому что всем понятно, что двойной стандарт. Почему вдруг с Толстым решили применить каноны, а с ещё несколькими десятками миллионов человек — не применять? Ведь, как стало ясно уже через 7 лет после кончины великого писателя и великого религиозного мыслителя, в России минимум половина населения были ещё менее православный, чем Толстой.
Что же, отлучать всех, кого следует, или забыть об отлучении как методе вообще? Но самоорганизация невозможна без самоочищения. Не всякий Иуда уйдёт и удавится. Тот Иуда был человек с совестью и сердцем, а большинство Иуд только встряхнутся и сделают вид, что ничего не было. Христос воскрес? Воскрес, так какие могут быть претензии, я только помогал процессу! Всякий посетитель публичного дома мнит себя борцом за сексуальную свободу.
Анафема — слово страшное, но страшное оно лишь для верующего человека. Ведь анафема это всего лишь отказ причастить. Просьба воздержаться. На протяжении тысячелетий большинство христианство причащались так редко, что фактически постоянно сами себя анафематствовали. Как можно отказаться причастить?
Простейшая ситуация: человек убил, убил публично, не делая из этого тайны и пришёл в воскресенье на литургию, как всегда — причащать? Он на фронте убил, не в подворотне, он орден от правительства получил. Но правительство — организация, а Церковь — самоорганизация. Правительство стоит на мече, а Церковь — на Кресте. Правительство — на тех, кто убивает, а Церковь — на Том, Кого убили, по приговору абсолютно законного правительственного деятеля. Понятно, почему святой Василий Великий, один из Отцов Церкви, предписывал отлучать солдата, убившего кого-то на фронте, на 3 (три) года?
Ситуация посложнее. Трое прихожан, муж и жена, а ещё одна прихожаночка. Муж ушёл от жены к прихожаночке. Что, причащать всех троих как ни в чём не бывало? Да они тогда все трое развернутся, уйдут и правильно сделают. Если не сделают, значит, совсем уж конец света близко, совсем православие порушилось. Сказать «разбирайтесь сами»? Да вот они поразбирались и доверяют священнику разобраться. Третейский судья.
В Средние века было просто — были прейскуранты, где чётко указывалось, как компенсировать тот или иной грех. Есть такой «епитимийник» («наказывательник») XV века, принадлежал преподобному Кириллу Белозерскому. Там самое маленькое, крошечное наказание — десяток поклонов — за «аще кто похулит дождь или снег, Божье творение». Что ж теперь, и о погоде не поговорить?! Говори, да не ругай! Женщин не любить, с мужчинами не целоваться? Люби, целуйся, а не изменяй и не обманывай, и не обманывайся! Будешь обманывать и причащаться — как говорится в одной из молитвы, «ты же приговор свой съел». Ты на ступеньку в ад сошёл. Ты окаменел. Ты уже не вполне ты, а так…
Вот здесь в самоорганизации появляется страшное чудовище — иерархия. Неравенство. Вот апостолы без куска хлеба, даже без кредитки идут в путь — кто им епископ? Тот, кто их накормит. Он их причастит своего дома, своего труда, своего продукта, в общем, тоже «своего тела». Церковь есть свобода, анархия, но именно анархия знает цену архонтству, принципу старшинства.
Анархист потому анархист, что старшинство другого признаёт от сердца — от своего сердца. Организация подменяет иерархию доминированием, которое похоже на иерархию как вертикаль власти на яблоню. Конечно, в истории Церкви анархизма пока было не так много, как хотелось бы. Так в истории Церкви было мало и истории, и Церкви, в основном бардак и инквизиция, но это же не повод разбегаться. Наоборот — надо собраться и начать быть Церковью по-настоящему. Это означает полное равенство — а полное равенство подразумевает, что равный может принять суд равных себе. Суд пэров. Суд присяжных.
Суд одного или двенадцати? А это как договоримся. Вот в интернете все равны, но никто не отменяет провайдеров, международный орган, регулирующий раздачу доменных имён и т.п. Причём, этот орган — не государственный, хотя многие хотели бы сделать его именно государственным, пусть даже межгосударственным. Боже упаси! То же и с Церковью.
Бывало, что Церковь становилась государством, бывало, что государство становилось Церковью. Было и было, и быльём поросло. Сегодня это всё спитой чай, хвост динозавра. Конечно, может повториться, вот и надо принимать меры, чтобы не повторилось. И эти меры — не разбегания по квартирам, по глубинам души (есть ли что-либо бездушнее глубин души?! Нету!), это реформы, это перестроение, это жизнь в Церкви не потребительская, а нормальная, анархическая, творческая, свободная. С иерархией, конечно, и с обрядами, и с формами. Филателистам можно, а христианам нельзя? Наоборот!
Самоорганизация тем сложнее и тем более нуждается в правилах-канонах и иерархиях, чем более глубоких вопросов человеческой жизни касается. Если нужно поприветствовать вождя — достаточно флеш-моба. Собрались, гаркнули, разошлись. Если нужно любить — у, тут и обручальное кольцо может понадобится, и пару лет друг вокруг друга круги писать. Если дети — тут уж точно без иерархии никак, дети же не равны родителям, они намного выше. Вот и получается Христос и Его Церковь, где, как ни смиряйся, а всё равно глава Церкви — Христос, и Он бесконечно ниже тебя, и поглаживает тебе пятку, поглаживает, «кисонька, лапонька», и всё ждёшь, когда будет «брысь под лавку», а нету! Вот оно, счастье, канон, иерархия и вечное блаженство!
