«На всякий же праздник отпускал он им одного узника, о котором просили» (Мк 15:6 ).
«Праздник» — от корня «праздный», «порозжий», «пустой». День, пустой — свободный — от работы.
Вообще в жизни человека, в материальной жизни, очень много если не праздников, то разнообразных знаков свободы. Фотография любимого человека. Плакат на рабочем месте. Пирсинг. Фиолетовые волосы. Свитер, зауженные брюки или мини-юбка. Знаки меняются, потребность в том, чтобы среди серости обыденности, нужды, суеты была форточка в свободу — остаётся.
Такое форточки-дырочки есть и у неверующих, разумеется, но вполне они обретают наполнение для тех, кому жизнь вечная не фантазия, а мать родная. Главное — удержаться от идолопоклонства и обрядоверие, чтобы дырочка оставалась дырочкой, а не закупоривалась со временем. Простейший пример — крестик. Нательный крестик. Он же легко превращается в идола, не в напоминание о Голгофе и Воскресении, а в сигнал окружающим и самому себе: «Я хороший, я правильный, я следую традициям». Вообще крест — знак не специфически христианский, дохристианский, это одна из простейших для изображения геометрических фигур, у многих древних язычников начертить пальцем или ладонью крест было знаком, защищающим от зла. Поэтому благословение в виде креста или крест на груди довольно быстро распространились. Осталась самая малость: чтобы крест был не решёткой, через которую злу не прорваться, а чтобы он оставался напоминанием о свободе, купленной смертью Господа Иисуса Христа. Крест и крестное знамение — не о бессилии зла и тьмы, а о неуничтожимой свободе добра и света.
Свобода должна быть свободной. Вот почему столько было (и есть) споров вокруг икон. Совершенно справедливы опасения, что иконы могут стать чем-то, порабощающим человека. Становились! Не Богу молились, а распределителю в виде иконы. Между прочим, если уничтожить иконы — будут молиться Богу как распределителю. Дело не в том, что иконой заменяют Бога, а в том, что Бога приспосабливают под свои нужды. Свобода же — не в победе над нуждой, а в том, чтобы нуждаться в Боге больше, чем в жизни.
Икона не порабощает человека. Человек порабощает себя рабству, а икона может оказаться средством такого порабощения. А может — бутылка водки. А может — конфета. А может — любовь. Почти всё может быть извращено. «Почти» — потому что бутылку водки и извращать не надо, она по сути извратизм. Человек порабощает себе икону — если он идолопоклонник. Разумно ли отказываться от икон? Чтобы не вводить себя в искушение? Жили же первые поколения христиан без икон, без изображений, и были уж верно не хуже нас? Верно. Сегодня протестанты не хуже православных или католиков, хотя обходятся без икон. Но и не лучше — во всяком случае, если и лучше, то не поэтому.
В английском языке слово «иконоборец» обозначает человека, который мыслит свободно, отнюдь не протестанта (кстати, именно Англиканская церковь не отвергла икон, она вообще сохранила многие католические формы). Свободно мыслить — удивительное дело. Свободная мысль может прийти как раз к тому, что идолопоклонство одно, а иконопочитание совсем другое, и что идолопоклонство грех, а иконопочитание — если не добродетель, то всё же свободное явление свободы в мире, освобождение искусства, а не порабощение человека.
При этом надо помнить, что водораздел сегодня проходит довольно витиевато. Во многих протестантских храмах висят репродукции православных икон, особенно Владимирской и Рублёва. В католических — само собой, но в католических храмах множество икон, написанных в Средние века вполне в традициях византийской иконописи, тогда это был единый поток искусства. Однако, католики не целуют иконы, как это принято у православных. У католиков вообще реже целуют святыни, это чаще делают священники, хранящие древний обычай. Современные люди в принципе, охраняя свою личную свободу, осторожнее во всех телесных соприкосновениях. Однако, поцелуй — он ведь тоже явление свободы в мире разобщённости, и как раз римо-католики возродили обычай во время литургии либо обмениваться «поцелуем мира», либо пожимать друг другу руки. Интересно, эскимосы трутся носами на литургии?
Одним из самых шокирующих христианских обычаев для современных атеистов является почитание мощей. Обычай, возникший — как и иконописание — лишь через несколько веков после Воскресения Христова. Обычай, кажется, довольно редкий в истории религий, обычно останков умерших сторонятся. В христианстве же утвердился обычай обязательно иметь хотя бы маленькую часть кости от останков какого-нибудь святого или святой на престоле во время литургии. У православных такую частицу мощей вшивают в специальный платок («антиминс»), который расстилают на алтаре. Иногда алтарь устраивают на могилой святого — весь римский собор св. Петра стоит над древним некрополем.
Кажется, когда современные атеисты морщатся и кривятся, описывая этот обычай как «варварский», они всё-таки немного лукавят. Гамлет на сцене с черепом — культурно, а тот же череп на алтаре — некультурно? Как сказал апостол, для чистого всё чисто. Прядь волос любимой девушки — романтично? Первые состриженные ноготочки ребёнка мать хранит — трогательно? Так и то кальций, и то кальций, и это кальций, в чём проблема? Учитывая, что история духовной жизни людей начиналась с панического страха перед покойниками, с попытками от них обособиться, — обычай почитания мощей, останков не только совершенно логичен для верующих в воскресение, но и вполне, как сегодня принято говорить, экологичен. Сломан барьер между мёртвыми и живыми, у Бога все живы. Сейчас из праха покойников искусственные драгоценности делают и никто не ужасается, только денег жалко. А торфяной горшочек для саженца из праха папочки — всем нравится. Чем же люди хуже деревьев? Что-то тут у атеистов невротическое… Не у всех, конечно, не у всех. У тех, которые в горшочек не влезают.
Главным же окном свободы для христианина является время — время праздника. Хорошо, когда это время ещё и с пространством соединяется, когда есть место, куда можно попраздновать. Но совсем недавно были времена, когда священники и верующие молились в крошечных, замаскированных от посторонних взглядов, кладовках. Тут уж только время остаётся. Сегодня во многих странах мира даже и дома запрещают христианам молиться. А в других странах молись — не хочу, а как-то недосуг.
Формально христианские праздники повторяют по структуре праздники иудаизма. Раз в неделю день молитвы, праздники на каждое время года, часто и по названию совпадающие с предписанными Библией. Дело не в иудаизме — его праздники тоже отзвуки, отзвуки древних земледельческих праздников. Прежде всего, об этом напоминают лунный календарь, который по сей день — в основе определения даты Пасхи. Седьмой день для Бога — это ведь остаток глубокой древности (как и 60 секунд и минут). Понятно и то, что под каждым религиозным торжеством лежит какой-нибудь древний праздник посева или жатвы. Ничего зазорного в этом нет. Вот если бы военные какие-то победы и одоления, это было бы нехорошо. Крестьянские праздники — это ведь тоже о свободе, о свободе от самого древнего и беспощадного царя: голода.
При всём внешнем сходстве — вплоть до того, что в основе христианских гимнов вполне иудейские псалмы — есть и огромное различие. Христианские праздники — это свобода не в Земле Обетованной, а в Христе. Христос — страна христиан. Пасха теперь — воспоминание не о прорыве к Земле Обетованной, а о прорыве Неба к людям. Не мы приблизились к вожделенному царству человеческому — Царство Божие к нам приблизилось. Седьмой день теперь — не чтение Пятикнижия, не о заповедях и Исходе, а о смерти и воскресении Иисуса, не маца, а Евхаристия. Очень близко — но и различие очевидно. Праздники вроде бы те же — но они уже и не о свободе от голода, не о свободе от рабства. Христианские праздники вообще оторвались от тех, кто празднует — это праздники Другого и других, это о Христе и Его святых.
Двенадцать самых больших праздников (Пасха в их счёт не входит, она — выше всего) — тех, которые считается грехом пропустить — это всё праздники, посвящённые событиям из жизни Иисуса. Они начинаются с дня рождения Его Матери — «Рождество Богородицы» — но ведь это день рождения именно Его Матери, не какой-либо другой. Как и праздник Воздвижения Креста — посвящённый находке в Иерусалиме креста, на котором был распят Господь — это же не о дереве, не об орудии пытки (да и крест, возможно, был всё-таки не тот), это опять — о Христе. Только это и важно, а не то, действительно ли Марию девочкой ввели вдруг, нарушая все законы, в запретное для всех помещение Храма Соломонова. Это («Введение во Храм») воспоминание не о нарушении правил, а всё о той же свободе, свободе, которая всегда — нарушение законов земных и небесных, хотя — и вот здесь возникает Дух Святой — далеко не всякое, мягко говоря, нарушение законов есть свобода.
Древний обычай на праздник Пасхи освобождать одного приговорённого к смерти напоминает не только о том, что Сына Божия — не освободили, что Богу не дали той свободы, Которую Он даёт людям. Он напоминает о том, что веровать в Христа означает веровать в свободу, которая одна для всех. Принимать свободу для всех без страха погибнуть и в надежде любить и быть любимым всеми. Открывать во времени свободу для вечности, прощения, для Бога — и для себя в Боге. Открывать вместе, открыть постоянно, потому что форточки обладают неприятной способностью захлопываться от сквозняков — и свобода схлопывается, если не устраивать праздников Духу Божию, проветривая дух человеческий.
