«И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца».
Седьмая часть Символа веры говорит о том, что в обычной речи называется концом — концом света, концом мира. Это настолько обычно, что намыленный глаз может и не заметить, что вообще-то там о прямо противоположном, о бесконечности, ведь царству Его не будет конца.
Многие традиционные религиозные идеи выворачиваются наизнанку на Голгофе. Например, идея суда вполне традиционна, начиная с египетских пирамид. Только есть большая разница, человек идёт на Суд или Судья идёт к человеку. Идёт «во славе» — в сиянии вечности. «Слава» не просто «свет», «слава» — это свет над светом, Свет Божий. Восход без захода. Накат без заката.
Идея бесконечности это идея страшноватая — для человека страшноватая, не для слона или горы. Слон или гора вполне могут существовать вечно, они от этого будут лишь слоновее и гористее. Но человек… То, что в человеке человеческое, что отличает нас от животных — свобода, дух, творчество — всё-таки тесно связано с конечным. Мы понимаем, что не может быть такого «мгновения» в нашей жизни, которое заслуживало бы вечности.
Всё не то! Всё хоть немного, но несовершенно. Даже самый благой порыв несёт в себе разрушительный потенциал. «Нельзя что-то отчистить, ничего при этом не запачкав». Особенно это касается отношений между людьми, и чем ближе люди друг ко другу, тем пронзительнее нестыковка между людьми. Что уж говорить о «нестыковках» внутри самого человека. И вот эту нестыковку сделать вечной? Или надеяться на то, что Бог может отделить нас от наших нестыковок, что «суд» — это волшебство, благодаря которому мухи наконец-то будут отдельно, а щи отдельно, и все мы будем белые и пушистые, да ещё и научимся петь хором «аллилуйя»?
Ничего такого Бог не обещает. Он просто открывает бесконечность, дарит вечность, а как мы распорядимся этим подарком, это уже наше дело.
Это было бы очень печально: вечность сама по себе сомнительное удовольствие. Бесконечное продолжение конечного — как бесконечная шапка пены на пиве.
Только вера не вечности, не о бесконечности, а об Иисусе. Без Бога, бывшего под судом, осуждённого и казнённого по приговору суда, провалившегося в бесконечную пустоту смерти, — без Христа и суд, и бесконечность, и власть добра, — всё бесчеловечно. Без Бога, преодолевшего пропасть между Богом и человеком, между Бессмертным и смертными.
Христос не просто «придёт». Вера «в Христа» с самого начала есть вера в то, что Христос уже рядом, невидимо для верующих и неверующих, но для верующих невидимость — не проблема, а решение проблемы. «Царство Божие приблизилось» означает всего лишь, что Христос приблизился. Бог — приближённый людей. Немного странно: когда человек пытается выразить опыт присутствия Христа, встречу с «идущим» Христом, то говорит об Иисусе как о Том, Кто стоит.
Так было уже с апостолом Павлом: он налетел на Христа словно автомобиль на отбойник. Примерно так же, по легенде, апостол Пётр налетел на Иисуса, когда бежал от палачей. На возглас Петра: «Ты куда, Господи?!» (вопрос не очень умный, зато очень естественный), Иисус ответил, что идёт к палачам. При этом надо помнить, что Пётр до этого один раз уже сбежал (когда судили Иисуса), в другой раз чудесным образом Бог вывел Петра из тюрьмы, в общем, был позитивный опыт. А тут — всё наоборот.
Христос идёт не бок о бок, Бог не приятный спутник, сопровождающий нас на жизненном пути. Бог Сам — Путь, и на этот Путь надо перейти со своей тропинки. А иногда и перескочить через канаву или пропасть, преодолев инерцию, преодолев свои представления о жизни, о справедливости, о Боге, которые могут вовсе не вести к Богу.
Преодоление себя, выход за свои пределы, от себя-данности к себе-данности есть не только в христианстве. Такое преодоление естественно для человека, это естественность сверхъестественного. Человек есть единственное сверхъестественное существо в природе.
Преодоление себя проявляется прежде всего в самоограничении, аскезе. Человек словно искусственно делает себя больным, понарошки убивает себя, немножечко себя мучает. Это своего рода прививка, только духовная: немножко болезни, немножко опасности, чтобы не заболеть по-настоящему.
Болезнь делает человека одиноким — и вот человек выбирает уединение, чтобы выздороветь от зацикленности на себе.
Богатство ожесточает — и человек постится, раздавая деньги нуждающимся, чтобы преодолеть ожесточение. Да, пост это прежде всего — съесть меньше, а остальное отдать голодному. Не диета.
Точно так же паломничество — не туризм, не бегство от себя, не освобождение от надоевших обязательств и рутины повседневности, а путь к Другому. Своего рода лунатизм, погружение в искусственный сон наяву. Всё объявляется призрачным миром, кроме одной цели — и эта цель не часть этого мира. Идут не к святыне, а к Святому. Паломничают не в Иерусалим, который на земле, а в Иерусалим, который на небе. Идут к Другому, идут именно потому, что этот Другой — за спиной паломника и рядом с паломником.
Отличается ли христианская аскетика от дохристианской, внехристианской, пост-христианской? Есть ведь и «пост-христианская» аскетика, когда вполне неверующие люди преодолевают себя — дай Бог каждому христианину так! А что, верующие чистят зубы не так, как верующие? Аскетику придумали не религиозные люди, а больные люди, придумали как лекарство от физических и душевных проблем. Сбросить жирок — физический и психологический.
Отличий нет — по форме. Может быть, единственное существенное отличие — большая хрупкость верующего человека. Да, хрупкость! Лечится — большей беспощадностью, хотя до изуверства доходить не надо. Хрупкость от невидимости и неслышимости огромной части своего бытия. У неверующего этой проблемы нет. Всё наглядно. Вера не просто уверенность в невидимом, вера есть уверенность в невидимом посреди уверенности в том, что нет никакого невидимого. Причём, эта уверенность в иллюзорности Бога, воскресения, вечности, смысла — не вне (хотя и вне тоже), а внутри. Вот откуда хрупкость. Поэтому для верующего преодоление — это ещё и преодоление неверующего в себе. Есть он, есть, как не быть.
Чтобы справиться с неверующим в себе, хороша память о смерти (иногда говорят по старинке «память смертная»). Придумали память о смерти неверующие, чтобы взбзднуться словно нашатырём — лови день, живи мгновением, не строй иллюзий. Для христианина память о смерти — нашатырь, который напоминает не о мгновении, а о воскресении. Мгновение — оно вот, а воскресение где? В результате вера постоянно балансирует между унынием и терпением. Маниакально-депрессивный психоз, только искусственный (и только искусственный!). С депрессивностью понятно, а где маниакальное? Так ведь в аскетике есть не только память о смерти, память об аде — есть и память о рае. Одно без другого так же бессмысленно как электрический плюс без электрического минуса. Искусственный пессимизм принимается только вместе с искусственным оптимизмом.
Где в христианстве оптимизм? Да все праздники! Умер Господь — праздник, хоть и мрачноватый, Страстная Пятницы. Воскрес — ну, понятно. Рай на земле. Освящение — праздник! Не потому, что в структуре воды что-то меняется, а потому что в структуре души, которая пускает Бога освящать мир, что-то меняется. «Освятить» это ведь означает «посвятить Богу». Освятить дом — значит, это уже дом святой, дом Божий. Освятить автомобиль — Божий автомобиль. Ты уже только арендатор, только нанятый шофёр, ты не себя везёшь, ты Бога везёшь. Это, между прочим, очень даже аскетизм, если относиться к освящению всерьёз, а не впадать в суеверия и магизм. Мол, это мне Бог поможет. Бог-то поможет, но поможет именно потому, что ты уже не совсем свой, и твоё не совсем твоё. Так что помощь может оказаться весьма неожиданной. У тебя свои представления о помощи, у Бога свои, будь готов к неожиданности. Всегда готов, и присно готов, и во веки веков готов.
Преодоление себя вовсе не ограничивается постами, поклонами, молитвами, паломничествами и прочими аскетическими излишествами. Курощать себя можно, будучи богачом среди бедняков, рабовладельцем среди рабов, диктатором среди подданных. Но это именно курощение, а не укрощение. Один из православных гимнов называет Бога «святой сильный», но сила Божия — не насилие.
Жизнь по Евангелию есть не только и не столько насилие над собой (хотя иногда без этого не обойтись) — жизнь по Евангелию есть преодоление насилия вокруг себя. Господь Иисус говорит о том, что обычные лидеры пользуются насилием, а христиане не должны насиловать, должны служить людям (Мф 20: 25), как Он служит — служит решимостью быть убитым, но не убить, быть осуждённым, но не судить. Страшный судья — предпочитающий быть осуждённым, но не судить. «Грядущий судить», приближающийся, чтобы судить — и никогда не судящий. Словно какая-то асимптота, бесконечное приближение к заявленной цели — и бесконечное уклонение от этой цели.
Как служить людям? Выполнять все их распоряжения, прихоти, приказы? Иисус так не делал. Советы, которые в Евангелии по видимости содержатся — раздай имение, вырви себе глаз, оторви себе руку — это, конечно, те ещё советы. А как Иисус служит людям? Взял бы да и создал ООН или Всемирную академию нравственных наук. Больше было бы пользы?
Вера есть уверенность в невидимом — и невидимое это не только и не столько Бог, сколько воля Божия. Вера есть уверенность в том, что Бог — Творец, и всё, что Он делает, это творческий подход, а не механический, не тупое прямолинейное диктаторство. Судья, который не судит — это Царь-Судия, как царь-пушка — пушка, которая не стреляет, а царь-колокол — колокол, который никого не оглушает. Вера в воскресение есть вера в то, что воскресение имеет смысл. Вера в Страшный Суд есть вера в то, что Суд, который всех пугает, но никого не осуждает, есть Божий Суд.
Как же человек может подражать такому творчески настроенному, изобретательному Богу? Да уж как-нибудь так! Бог не советует — творческое решение то, которое сам изобретаешь. К счастью, история Церкви — и не только Церкви — полна творчества, иначе бы человечество давно испарилось. Достаточно упомянуть искусство.
Музыка, живопись, танцы-шманцы, цирк, футбол, танец с саблями — это труд? Да, причём только танец с саблями — труд и творчества, а рубить друга в капусту саблями не «ратный труд на благо мира», а безобразное человекоубийство и разрушение вселенной. Искусство — творческое преодоление насилия и его последствий: скуки, страхов, уныния, бесчеловечности. Не всякое, конечно. Так ведь и не всякая работа — труд. Мало затратить время и материалы, важно ещё правильно их потратить. Строить виселицу — не работа, а уничтожение времени, материалов и своей души.
В России искусство, к сожалению, часто воспринимается как служанка чего-то более важного. Например, социальной справедливости. Надо преодолевать несправедливость? Надо так организовывать жизнь, чтобы не было нищих лазарей, не могущих прожить без крошек со стола богачей? Да было бы недурно. Пусть искусство на это вдохновляет? Да нет, искусство не для этого. К тому же «организовывать жизнь» — это как раз не преодоление, а организация. «Организованная жизнь» — это смерть. Во всяком случае, для людей. В «организации по имени Жизнь» будет больше несправедливости, чем в самой неорганизованной жизни.
Несправедливость оказывается вторичной по отношению к свободе. Вот почему попытки построения идеального общества на началах любви — то, что принято называть коммунизмом — либо оканчиваются неудачей, либо приводят к диктатурам. Например, первые христиане в Иерусалиме «имели всё общее», сообщает евангелист Лука в «Деяниях» — но это явно кончилось неудачей и развития не получило. Но хотя бы и диктатурой не стало!
В сегодняшнем мире христианство очень активно политически, и результаты очень разные. Ведь и американская «модель» во многом вдохновляется христианством — христианством пуритан, отцов-основателей, которые бежали в Америку с мечтой построить идеальное общество. Так и в современной Западной Европе, откуда отцы-основатели бежали, тоже во многих странах осуществляются идеалы «христианской демократии», «христианского социализма». Христианство одно, а модели разные. Какая правильнее? Та, которая впереди. Которую ещё предстоит создать. Творчески — то есть, без насилия. Вместе — вместе с другими. В сравнении с этим Великий пост просто лёгкое развлечение. Жизнь — учебник, в котором нет задач, а есть лишь ответ: «Суд страшен, если подсудимые не договорятся между собой, потому что спасутся либо все, либо никто».
Понятно, почему преодоление препятствий, греха, трудностей Иисус сравнил с несением креста? Сегодня бы Он сказал: «Иди как на расстрел». Ну не о походе же к стоматологу было сказано «возьми свой крест». Смирение — это и социальное поведение, а не просто самоуничижение и попытка серой мышкой прошмыгнуть на небо, не соприкасаясь с другими. Крест и смирение — кисло? Так ведь есть ещё и юмор, и радость, и смех. Всё то, что позволяет вырваться из тисков безнадёжности и что уже поэтому прямо связано с верой. Не оптимизм — реализм уверенности в невидимом Судье, Который поднялся с судейского кресла, сбросил мантию и спустился в зал, чтобы вместе со всеми превратить суд и осуждение в свет и соединение.
