«И жизни будущаго века»
Христос часто говорил о Страшном суде, причём не о каком-то загробном, а с доставкой на дом. Всё будет разрушено! Бегите из городов в горы!
Неверующие говорят: что разрушения не было, страшный суд не состоялся, христианство «отяжелело», стало жить «как все».
Было разрушение! Было и есть! Был Страшный суд, был и есть. Есть и «отяжелели», «жить как все», но христианин любой знает, что «жить как все» это предательство — и всех, и Бога, и себя.
Разрушение материального мира — такой же символ настоящего разрушения, как хлеб с вином символ подвига Иисуса. Один из символов. Преступник оправдывает себя обстоятельствами, человек оправдывает бесчеловечность средой.
Страшный суд в том, что Бог разрушает эти оправдания. Как? По-разному, но никогда не материально, потому что материальная среда одна для всех, а живут все по-разному, ведь не среда определяет душу.
Бог строит для каждого персональный апокалипсис, точно по мерке совести (бессовестности). До смерти, а не после смерти. В этом смысл крещения: умереть, принять апокалипсис и суд, а дальше — новая жизнь или новые муки. Вечные? Качественно — да, количественно — ну какое может быть количество там, где царствует качество.
Каждый человек строит свою жизнь как дом. Невидимый дом, дом психики, души, опыта. Апокалипсис — это уничтожение этого дома. С разной скоростью, конечно. Апокалипсис — не астероид, который может уничтожить всю Землю. Не планета судится, а один-единственный человек, и казнь начинается прежде слушания дела и приговора. Кто не чувствует этого личного апокалипсиса… Что, завидно? Значит, мой апокалипсис будет прежде всего апокалипсисом для завистника.
Господь за три года проповеди часто говорил о Страшном суде, и только накануне Своего апокалипсиса — Голгофы — сказал, что после воскресения обеспечит каждому Адвоката. «Параклит» — так на греческом называли защитника на суде, ходатая, адвоката, и так назвал Христос Духа Святого — Того, Который защитит не от врагов, а от Друга, не от ненависти, а от Любви — от Любви Божией, от Друга Небесного. Защитит, чтобы не сгореть в этой любви и дружбе. Чтобы не сгореть, надо зажечься — вот Дух Святой и зажигает. Чтобы не гореть вечно, надо гореть вечностью.
Страшный Суд совершается прежде всего над религией. Апокалипсис для верующих в апокалипсис, поэтому Иисус не говорит, что будет разрушен Иродион (хотя был разрушен), а говорит, что будет разрушен Храм. Религия тысячелетиями была заботой о смерти, культом умерших, поминовением покойников. Очень эгоистическим культом и очень корыстным поминовением. Во-первых, чтобы покойники были покойниками, не подымались из гробов, не беспокоили живых. Во-вторых, чтобы и себе обеспечить загробное счастье, конфетку, а не преисподнюю.
Всё это выворачивается наизнанку в культе святых. Не в том культе, который культ, снизу вверх, бесконечная дистанция, а в том культе, который общение, жизнь под одной крышей. Не страх перед покойниками, а радость от полноты жизни в жизни вечной.
Вывернутая наизнанку религия, конечно, всё равно религия. Крыша мира. Но крыши бывают разные. Символ роскошной жизни — автомобиль «без верха», открытый солнцу и воздуху. Без крыши. Идеальный дом тоже без крыши: сад, бассейн… Ну, под ними на всякий случай роскошный пентхауз, но благодаря такой крыше он оказывается всего лишь погребом или — мечта мальчиков — бомбоубежищем, где есть всё нужное для вечной жизни в адском одиночестве.
Христианство как религия и есть праздник на крыше. Пентхауз никуда не делся, просто выбрались на самый верх. Город разрушен — да здравствует небесный град! «Гора» и «город» это ведь однокоренные слова, от эпохи, когда города всегда были огорожены от врагов, а гора — прекрасная основа для ограды. Пока взберутся по склону, всех перестреляем. Не то Небесный Иерусалим — он только и подставляет себя, стелется ковриком. Как в рассказе о больном, которого спустили к ногам Иисусу через крышу, на подстилке, разобрав настил. Пол тогда и стал крышей.
Религия как крыша это прежде всего формы, обряды, причём традиционные. Привычные ритуалы: утренняя и вечерняя молитва, воскресное богослужение, чтение Библии и книг единоверцев. Даже дела милосердия — и те должны стать привычкой, тут не надо ждать вдохновения, достаточно узнать о чьей-то нужде. Дух потом сам придёт, если сочтёт нужным, а добро сделать — само собой.
Религия порождается верой, но религия порождает суеверия. На вершине религиозной жизни суеверий не меньше, чем внизу, и они утончённее. Суеверия, основанные на материальном сходстве (упадёт нож, в гости придёт мужчина, упадёт ложка — женщина) — как же это мило в сравнении с суевериями, основанными на сложных, но всё равно ошибочных интеллектуальных построениях.
Суеверное отношение к Библии, возможно, самое распространённое из суеверий, потому что это суеверие грамотных людей. Уже научились читать, ещё не научились понимать прочитанное во всей глубине. Написано «не называйте никого отцами» — не будем никого называть отцами. Такой буквализм никогда не бывает последователен: никто (почти) не пытается вырвать себе глаз или заставить гору двигаться. Идут по пути наименьшего сопротивления, и это хорошо, зачем нужно членовредительство или горовредительство.
В религиозной жизни много суеверий, которые сами верующие ещё не осознают как суеверия. Не страшно, со временем всё станет на свои места — лишь бы суеверия не мешали любить. Так ведь мешают, этим и опасны. Может быть, самое опасное суеверие — убеждённость в том, что существуют «секты», что сектантство — свойство каких-то отдельных людей и движение, а не всеобщее искушение закрытости и агрессивности, идолопоклонства с невежеством, которое можно победить чем-то помимо Духа Святого, Духа открытости и любви. Чего стоит такой вид сектантства как закрытость науке и искусству, высокомерная и агрессивная глухота, взгляд на неверующих и инаковерующих «сверху», словно в самом деле на крыше стоишь. Крыша такого не терпит: улетит из-под ног, а человек даже не заметит в своей самоуверенности, что уже давно не ходит по воде, а булькает в болоте.
Риск впасть в суеверие велик, но побеждается не отказом от веры, а ростом веры. Вера для суеверий и Страшный суд, и Апокалипсис. Для суеверий, не для суеверов. Суеверы тоже люди, Бог не даст им пропасть. Простейший пример: почитание святых. Может оно быть суеверием, обожествлением людей, идолопоклонство? Ещё как! Бывает ли почитание икон идолопоклонством? И бывало, и будет. Что ж, запретить? И это бывало, а результат предсказуем: одно суеверие сменялось другим. Не святые и не иконы виноваты в суеверном к ним отношении. Как и сказано в Евангелии: если глаз твой соблазняет тебя, вырви глаз. Не убивать же того, кто соблазняет! Но и про «вырви глаз», как уже было сказано, фигура речи. Не окулиста нужно, а кардиолога. Небесного, конечно.
Что нам мешает, то нам и помогает. Человек становится суевером из-за ложно понятых совпадений, из-за материального отношения к Духу. Лечится суеверность и магизм — духовным отношением к материальному. Дух — крыша Церкви. На этой крыше каждый день праздник — день рождения святого, множества святых. Праздники христианства — сплошные дни рождения.
Каждый день церковного календаря — день рождения какого-то святого. День его гибели. Именно гибели — первоначально святыми считались вообще все верующие в Христа, а память праздновали тех, кто за Христа погиб, был убит за веру. Но ведь то, что христиане умирают — само по себе мученичество за веру, какой бы «естественной» ни была смерть. По логике, нас всех надо было бы живыми в Небесный Иерусалим брать. Но как без других? Это как если бы Спаситель не рождался и не погибал, а так, с неба ручкой помахал.
Теоретически каждый день христианина — участие в праздничной вечеринке по случаю дня рождения, но только все эти вечеринки возможны только внутри Тайной Вечери. Церковный год это ежедневное повторение одного-единственного дня, и ещё не Апокалипсис, потому уже Тот Самый Вечер. Иисус вновь и вновь идёт быть судимым, а не судить, этим все и живы. Более того — за год верующий проживает всю жизнь Христа, от Пасхи до Пасхи, от Пасхи с Моисеем, когда зародилось доверие к Богу, до Пасхи с Иисусом, когда это доверие умерло с Христом и с Ним воскресло, с Ним и преобразилось, пройдя путь от Обетованной Земли к Обетованному Небу.
По форме, конечно, все праздники Церкви происходят — как и предшествующие им праздники иудаизма — от праздников крестьянских, землепашцев и скотоводов. Посев, урожай, приплод, от голода к празднику, редкому и тем более весёлому. Только в Церкви каждый день праздник. Ничего зазорного тут нет, из земли хлеб, из хлеба дух, но в Церкви и это выворачивается — не Дух, но Плоть. Просто истерзанное, измученное Тело. Кровь издревле символ жизни, но тут Кровь — это последние капли из проткнутого гвоздями и остриями копий Тела. Скоро две тысячи лет как они капают — «в воспоминание».
Воскресение есть прежде всего воскресение памяти, в которой содержится и смерть Бессмертного, и слабость Всесильного, и все слабости и смерти человеческие. Так что на крыше Церкви довольно своеобразная вечеринка. Тайная вечеринка, в которой единственная тайна — как можно благодарить за то, за что надо просить прощения. Потому что вновь и вновь совесть отвечает нам как следователь Раскольникову на вопрос, кто же убил: вы же и убили-с. Но — Дух Божий подул… Тысячелетиями строившаяся религиозная крыша, с храмами и праздниками, обрядами и жертвами, вдруг превращается в самую удивительную и самую простую из всех возможных крыш — в зонтик, который немножко защищает от непогоды (совсем немножко), а главное — в какое-то мгновение превращается в парашют и парус и уносит в ту даль, которая и есть настоящая родина человечества.
