«Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк 16:31).
Об этой же фразе ранее.
Слово «слушают» напоминает, что книги в ту эпоху не читали «про себя», глазами (до этого оставалось ещё четыре века), а выслушивали. Чтец при этом тушевался. Как будто сам Моисей вспоминает, проповедует, — может, поэтому и прозвали Пятикнижие Моисеевым. Произносящий лишь «озвучивает» Бога. Исчезает пропасть между живыми и мёртвыми, между землёй и небом.
Так и притча — о пропасти и её преодолении. Между богатыми и нищими пропасть, между раем и адом пропасть. Бальзак сделал символом убийственного воздействия богатства съёживающийся клочок кожи: выигрывая в пространстве, деньгах, здоровьях, теряешь во времени. Но ужас в том, что время, наоборот, нарастает — время как бесконечное одно и то же, время без наполнения. Наказанием становится именно то, что человек искал — пространство.
Богач приобретает пространство свободы, пространство безопасности, пространство власти. Нищие где-то далеко-далеко… Так оно и остаётся, только вот оценка ситуации полярно меняется. Бессмертие радикально меняет взгляд на мир. И как убедить, что оценку лучше поменять пораньше?
Среди иллюстраций к притче о богаче и Лазаря есть одна, сделанная мормоном, который изобрёл особый стиль, которым иллюстрировал и волшебные сказки, и Евагелие. Резкие, бьющие в глаза, китчевые цветы, гиперреалистичные мелкие детали, наподобие Кривели, всё чуть педалировано, вычурно, резко. Лазарь у него похож на переодетого короля Лира, а то и на кого подревнее: могучий старец, который вот сейчас восстанет и освободит мир. Богач пузатый, поперёк себя шире, биллиардный шар в халате.
Лазарь — больной, но не слабый. Это больной богатырь. Богач — здоровенный слабак. Это две ипостаси любого человека. Как у Андерсена: великий учёный, из-за минутной слабости ставший лакеем собственной тени.
Наши успехи, достижения, свершения — если они для себя — вырывают пропасть между собой и собой. Раскалывают личность. Когда мы говорит «это моё, а это твоё» — мы не от другого обособляемся, от какой-то части себя. Потому что «другой» нужен нам, другой не случаен. Мы заточены на доброту. Пройдут годы, и мы будем пилить себя: «Я же добрый человек, почему же я не оставил свой дом другому, которому было нужнее? Почему хотя бы на крылечко не вышел объедки отдать?» Так ведь страшно — протянешь палец, руку откусят, протянешь огрызок — квартиру потребуют. Лучшая наша часть возьмёт и разорит нас, кому это на пользу, кроме нас самих?
Как будто «нас самих» — это мало…
В параллельном богослужебном тексте Павел говорит, что принял Евангелие «не от человека, но через откровение Иисуса Христа» (Гал 1:12). Вот тебе и на! А Иисус Христос — не человек? А кто же? Ты же, товарищ апостол, вроде не должен веровать в то, что Иисус Бог?
Павлу глубоко наплевать на определение, на титул. Ему важно, что он, как Лазарь, мучался и жаждал, и был бы рад любой собаке, чтобы лизнула — а вместо этого к нему подошёл и поцеловал его Иисус. Он как богач в аду кричал — и вдруг Бог преодолел пропасть, которую нельзя преодолевать. Преодолел пропасть не в два прыжка, а в три — через Рождество допрыгнул до человечества, через Пятидесятницу до учеников, через явление Павлу — до Павла. И до любого допрыгнет.
Павел определяет Иисуса как Того, Кого Бог открыл — «апокалипсаи» — «через меня» (Гал 1:16). Жутковатое определение! Первый и главный апокалипсис — внутри каждого.
Мы не поверим мёртвым, как мы не верим живым. Какая разница, живой или мёртвый, всё равно это человек. Мы верим Богу, Который прокрадывается в нас, Который непрошено, нежданно-негадано оказывается рядом с нами в какой-то момент — и этот момент становится точкой сращения двух наших «я»: храброго, доброго — и трусливого, эгоистичного. Кто же такой Христос? Бог-во-мне? Нет, Бог-через-меня, и нет никакого другого Бога. И каждому верующему Бог явился не от балды, а от другого человека, который говорил о Боге, жил Богом, мыслил Богом, а не деньги зарабатывал.
Вот почему «христианин» — не просто ещё один народ, «генс», как выразился Тертуллиан. Да, христианство — это национальность, но если каждая национальность язык обособление от других, особый язык и культура, то христианин — это «всехняя национальность». Не «всечеловек» — всечеловек один Господь Иисус Христос, а христиане у Него на подтанцовке. У этой нации свой язык — язык любви, и мы должны переводить с этого языка на обычный, а в обычном языке слышать, когда там отзвуки Божьего языка, потому что Бог и в других. В каждом человеке есть голод Лазаря и жажда богача, в каждом есть пропасть, расколотость — и в каждом есть доска, перекинутая через пропасть, и по этой доске проходит Христос, и каждый может пройти, держась за Его руку.
