Боюсь ли я Третьей Мировой, голода, нищеты, астероида, вируса, ареста, расстрела? Ну, эмоционально, скорее, нет. Эмоционально я боюсь участкового врача, паспортистки, зазывалу у магазина, контролёршу у эскалатора, не говоря уже о полицейских, — в общем, я боюсь всех, у кого есть хоть какая-то возможность на меня наорать и цыкнуть. Ну, такое у меня было детство, отрочество и эта... забыл... зрелость! Была же у меня зрелость? Я её как-то не заметил, но уверен, что была. Но куда-то сплыла.
Разумом же я знаю, что цыкать на меня вряд ли кто-то станет, а вот конец света это вполне возможно. Сегодня, как и две тысячи лет назад. Ну и что? Вон, Господь в Евангелии прямо расковыривает страх перед катастрофами, а зачем? Чтобы сказать: «Не бойтесь!» Пугает, чтобы отучить пугаться и научить не паниковать. Чтобы в любой аварийной ситуации мы сохраняли спокойствие. Не доверие — всё хорошо кончится, а веру — всё кончится смертью, но ничего, воскреснем. И каждую секунду перед смертью надо прожить так, чтобы не травмировать других и поддерживать других. Особенно детей и ребёнка, что сидит в каждом взрослом.
Апостол Павел говорил, что ему и смерть — приобретение. Ну, он шатры делал, имел в виду, что и смерть — шатёр в каком-то смысле. А я тексты делаю. Мне и смерть — интересный текст. Приключение! Хотя я бы предпочёл сразу перейти к воскресению.
Вдруг вспомнилось, как в приёмной Боткинской больницы кресло со мной поставили лицом — моим — к стене. Как будто я предмет. Неплохой символ совка. Я, конечно, перекрутился в другую сторону, хотя побаивался, что на меня за это накричат (в конце концов они на меня и накинулись за то, что не поставили мне капельницу, «держи вора»). Когда-нибудь, конечно, у меня не будет уже сил перекрутиться лицом от стенки, ну и что? Здравствуй, стенка!
