Эпиграфом к своей истории религии отец Александр Мень поставил слова бл.Августина «Боже, Ты создал нас для Себя, и мятётся сердце наше, пока не упокоится в Тебе».
На латыни изюминка в том, что глаголы однокоренные: inquietum/requiescat. Но русское «беспокоится» слишком мягкое, явно не передаёт мысли Августина.
Была неплохая по музыке песенка со словами «Комсомольцы, беспокойные сердца». Спокойствие бывает разное. Бывает высокомерное спокойствие Снежной королевы, агрессивное спокойствие Путина, убийственное спокойствие мещан, конформистов, иудушек головлёвых, всех больших и малых садистов, на которых стоит царство тьмы.
Конечно, это не то спокойствие, о котором говорить Господь: «Я успокою вас».
Господь обращается, прежде всего, к «трудящимся», к «замученным». К тем, кому дали непосильную работу. Человеческую работу. Палачи, которые расстреливали сотни людей в день, тоже приходили домой усталыми, но они не были «труждающимися». Успокаивать их был бы грех, да они и не нуждались в успокоении. Совесть их не мучила. Они очень постепенно спускались в свой ад, привыкли, чувствовали себя недурно.
Неужели Господь обещает покой ничегонеделания, покой дивана? Вечно гулять по зеленеющим райским лужайкам? Или как у Булгакова в «Мастере и Маргарите» — покой дружеского застолья, красное вино, лёгкая музыка, беседа ни о чём?
Булгаков противопоставляет такой покой свету. «Он не заслужил света, он заслужил покой». Иисус — свет миру и Мир. Но — не покой, во всяком случае не субботний покой, не отдых.
Различие не в энергичности, а в целеустремлённости. Хаос и стрела. Бог — цель, которая есть и средство. Хаос поисков сменяется не диванным ничегонеделанием, а ещё более энергичным движением в определённом направлении. Это покой полёта.
Как же мало покоя полёта в христианстве, как много хаоса — хаоса, который имитирует полёт, имитирует целеустремлённость, но подменяет Бога человеческими целями. Сделать Церковь мощной организацией, руководящей и направляющей силой. Триумфалистское христианство, с его ориентированностью на понуждение к миру и любви, с его стройными, отточенными движениями, и с его лживостью, обманом и самообманом. Красивый фасад парада, за которым гниль и вонища.
Тут различие между стремительным покоем отца Александра Меня, покоем летящей чайки, и покоем самоварным, покоем кружковщины, самоублажения, самоумиления, которое рисует чайку на завесе и думает, что это и есть полёт.
А покой спасения остаётся там же, где возник с Рождеством: в человеческом сердце, которое колотится, бьётся, переживает, сострадает. Не покой унификации, монополии, единообразия и единомыслия, а покой творчества, покой бесконечного роста, покой родника, пробивающегося сквозь скалы и смерть.