Простой детский вопрос. И задал мне его ребёнок.
А что такое происходит с хлебом и вином во время службы, что мы говорим, что это Христос, тело и кровь? Что происходит?
Самые простые вопросы — не самые трудные, но всегда самые интересные.
Ответ мой был такой. (Я не уверен, что он его понял. Мне значительно важнее, что ответ понял я.)
Есть выражение «вложить душу».
Слово «душа» здесь обозначает, пожалуй, как и в Библии, самого себя. Как у Пушкина: «и весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживёт». И т.д.
Мы не тогда живём, как люди, когда едим, пьём, смотрим телевизор.
Мы не тогда живём, как люди, когда делаем работу свою механически, когда воспитываем детей, словно мы педагоги, учителя.
Мы тогда живём, как люди, когда радуемся трапезе, еде вместе с друзьями.
Мы тогда живём как люди, когда мы с ребёнком со своим, да и с чужим тоже — как люди, а не как педагоги. Мы тогда настоящие педагоги, человеческие педагоги, когда мы с учениками, как люди.
Когда мы вкладываем себя, как вкладывал Макаренко Антон Семёнович, как вкладывал Сухомлинский.
Мы тогда люди, когда в концлагере, умирая с голоду, человек видит в грязи корку хлеба зачерствевшую, подымает её и отдаёт другому, хотя нестерпимо хочется есть, хотя за этот кусок готов убить.
Всё-таки отдаёшь другому, может быть, отдавая свой шанс выжить, а другому не поможет, но пусть другой съест, пусть утолит хотя бы чуть-чуть голод.
Без рационального обоснования, не взвешивая «за» и «против».
И ведь такие случаи бывали.
Они бывали и в концлагерях нацистских, и в концлагерях большевистских.
Они бывали всюду, где жил человек.
Мы тогда люди, когда вкладываем частицу себя в другого.
Ребёнок, в которого вложили частицу себя родители, воспитатели, окружающие. Он становится этим воспитателем?
Он становится этим окружением?
Напротив.
Если в ребёнка вложили часть себя по-настоящему, от души вложили душу, с любовью, значительно больше вероятности, что ребёнок станет собой, не похожим на нас.
Конечно, если орать на детей, если не вкладывать в ребёнка себя, а вкладывать свою ненависть и агрессию, то из ребёнка вырастет такой же орущий и агрессивный, и вопиющий — не человек, а зверюга. Кому это надо?
Почему же мы способны вложить в другого частицу себя, и при этом не искалечить другого, не сделать другого собой, а сделать другого им?
Что это — игра природы? Эмпатия? Вдохновение?
Наверное, последнее.
Человек способен вложить себя в другого человека, в предмет, в картину, в саму жизнь, потому что в человека вложена частица Бога.
Бог сделал нас из обезьяны, вложив в нас Свой дух, Свой образ, Самого себя.
Мы не стали от этого богами.
Мы не стали от этого даже полубогами.
Мы просто стали обезьяной с образом Божьим внутри. И получили вот эту удивительную способность вкладываться дальше, и тем самым приближаться к человечности... Не к божественности.
В современном православном жаргоне часто можно услышать слова «обожение», «теозис».
Про святость и говорить нечего.
Все стремятся к святости.
Но «святой» — это всего лишь прилагательное, а существительным остаётся человек.
Человек — это святая обезьяна.
Не более и не менее.
Это не Бог. Но как же этого много!
Мы же и любим в другом — не обезьянье, не физическое, не плотское и телесное. То есть мы это тоже любим, но только постольку поскольку в этом есть человеческое. Оно же и Божье.
Так что вы понимаете, когда мы спрашиваем себя, а что происходит, когда мы вспоминаем Спасителя по его слову: «Примите и ешьте. Это Мое тело. Это Моя жизнь».
Это что, какое-то колдовство?
Да ничуть!
Но вспоминаем, как Он вошёл в мир.
Он вложил Себя.
Бог вложил Себя в наш мир. Всего Себя.
Поэтому говорить о том Сын Божий, Бог — как соотносятся...
Всего Себя вложил, и поэтому остался Собой.
Если бы Он бессердечно глядел на нас, он бы перестал быть Богом. Но это невозможно.
Он вложил Самого Себя.
И мы можем вложить себя также.
Что выйдет?
Выйдет то, что называется церковью, и что, наверное, было бы правильнее назвать человечеством.
Выйдет тело Христово из верных Богу.
Вот что такое церковь как тело Христово.
Таинство, когда хлеб и вино становятся жизнью Христа и входит в нас.
В нашу душу, конечно! Не в желудок же входит Господь…
Это таинство Церкви, когда мы входим в другого, вкладываем себя в другого и становимся телом Христа.
Почему-то это нас не удивляет, что существует тело Христово, состоящее из людей.
Вот такого мы о себе высокого мнения.
Мы достойны быть частью тела Христова.
Накося выкуси! Ничего мы не достойны.
Мы достойны в зоопарке сидеть и хрюкать.
Мы даже до обезьян не очень доросли.
Но происходит таинство боговоплощения, пресуществления обезьяньего в человеческое, разрозненного людского в единое тело Христа.
Это таинство совершается потому, что Господь вошёл в нашу жизнь, а затем вышел из неё не в райские кущи — а на Голгофу. Вышел на арест и вышел в Воскресение.