Веками казённые богословы от нечего делать обсуждали, что меняется — если меняется — в хлебе и вине — во время литургии. Оцеживали, так сказать, Святые Дары. Самый же интересный поворот сюжета они даже не замечали. «Иисус установил», «Иисус учредил»... Иисус — сказал!
Человек идёт на смерть. Он уже распят между любовью и предательством. Человеку, извините, хреново, а Ему ещё нужно что-то такое сделать, чтобы на века ученики были учениками, а не воображали о себе Бог знает что.
Что Иисус делает? Если бы Он был актёр, Он бы организовал мизансцену. Берёт хлеб, макает в соль, раздаёт, потом чашу по кругу. Выразительно, убедительно, запоминается, легко разыгрывается.
Иисус организует не мизансцену, а логосцены. «Мизе» — «расставлять». Иисус не делает расстановку, не делает жест. «Пацан сказал — Пацан сделал». Иисус говорит. Произносит слова. «Сие творите» — то есть, «произносите эти слова». Первичны не хлеб и не вино, первичны слова. Произносите эти слова: «Сие есть Тело и Кровь Мои». Повторяйте от Моего лица.
Хлеб и вино становятся Моим Телом, Моей Кровью, но не Мной. Мной становитесь вы — те, кто повторяет Мои слова. Тело и кровь, хлеб и вино не говорят, а вы — вы говорите. Каждое слово как этап превращения меня. Обезьяна есть то, что она ест, а человек есть то, что он говорит. Я говорю «это есть Тело Моё» — и я стал Иисус. Что, очень уж грандиозно? Претензия? Хорошо, можно снизить планку: «Любите врагов». «Боже, прости им, ибо не ведают, что творят». Ты не на кресте, не ты на кресте, но если ты это сказал или хотя бы подумал — ты Христос. Но уж, чур, говорит со всей верой, какая есть.
