Мы повторяем древнюю молитву: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое». Тут антропоморфизм: Бог сравнивается с собственник. Эй, владелец дачи! Поправьте и покрасьте забор, позаботьтесь о некормленой кошке, окна застеклите! Кошка как мяучит, а вам её не жалко?
Церковь — дача, собственность Бога, верующие — Его кошки. Безответственно завести живность и не обеспечить ей условий для жизни.
Чем плоха такая метафора?
Неважно, что «народ», «человек», а важно «Твой».
Неважно, что мироносицы несли миро, в темноте, дрожа от утреннего морозца, останки любимого человека привести в порядок, а важно, что несли настоящему Мессии. А если ненастоящему, то и неважно. Мало ли кто там себе каких ложных кумиров навыдумывает.
Византийский гимн вкладывает в уста ангела слова «миро нужно мёртвым», но ведь в Евангелии таких слов нету вовсе, ангел не попрекает женщин ни единым звуком. «Ангел» это же лишь зайчик Божий, как Бог может упрекать за человечность? Миро как раз мёртвым не нужно, и гробы не мертвым нужны, а живым. Вся культура — верно говорил Николай Фёдоров — это своеобразное символическое воскрешение мёртвых, попытка закрепить из в памяти навсегда. А в чём он был неправ, так это в своём атеизме и в попытке заменить Бога музеем. Вся наша культура не воскресит и комара, а Бог пошевелится — и все, и всё воскреснет. Культура воскрешает не мёртвых мёртвых, она воскрешает живых мёртвых, вытаскивает человека из футляра самости и гордыни.
Когда мы читаем письма людей, умерших сто лет назад, мы не испытываем ностальгии: их жизнь уже завершилась. Когда мы читаем свои письма полувековой давности, мы можем испытывать ностальгию, а можем и не испытывать — и если испытываем, это признак того, что мы умерли и устали жить, устали воскресать — а жизнь человека есть постоянное воскресение. Нам кажется, что лучше было бы вернуться туда, в прошлое, и начать сначала, выбрать что-то другое. Неправ был Бог, что не наставил нас тогда на путь истинный, не сберёг от ошибок, не вдохновил. Неслава Богу! Хороший хозяин так с собакой не обращается, как Он с достоянием Своим! Вот раньше было хорошо, а потом обрыв, а я же не птица.
Я не птица, зато я — Божий. Птичка Божия не знает, а я знаю, и поэтому я — Божий. Знаю, когда мне больно, знаю, когда я задыхаюсь, знаю, когда невыносимо темно. Знаю, что Бог — не собственник, знаю, что я — не собственность Божия. Не кошка, не кот. Бог — Любовь, и я Божий, потому что любимый Богом. Поэтому я — это я. Моя личность образуется любовью и моим ответом на любовь. Если бы меня любил Гитлер, а я ему отвечал, я был совсем другой я.
Бог это Отец, Бог этот Иисус, Бог это Святой Порыв, Дыхание, да не второе, а первое наше дыхание. Поэтому и быть Божьим означает перестать быть животным, дачей, кошкой, которой обеспечена безбедная жизнь.
Рассказ о воскресении в четырёх евангелиях сбивчивый, путаный как рассказ человек, мимо которого на полной скорости пронёсся поезд, набитый цирковыми актёрами, о том, что он разглядел. Но одно повторяется: Иисус воскресший говорил, что встретит учеников в Галилее, то есть, что Он уже там, куда нам идти и идти. И вот вся наша жизнь — путь к воскресению, ещё к воскресению, а Он — уже. Мы провожаем Его, а Он нас встречает. И это счастье, потому что это означает, что времени достаточно, что Бог успеет сделать всё, что надо для спасения меня вместе — именно вместе — со всеми людьми.
[По проповеди 12 мая 2019 года]
