Рассказ об исцелении кровоточивой (Мк 5:21) плещется внутри рассказа об исцелении дочери Иаира как чай в чашку.
Нуждающаяся в чуде прикасается к Иисусу, а потом Иисус прикасается к другой нуждающейся в чуде.
Эти прикосновения симметричны как слово и эхо.
Та же симметрия, что на фреске Микеланджело «Сотворение человека». Бог и человек расположены симметрично невидимой оси. Как пятно Роршаха. Пролили чернила на сложенную промокашку и развернули её. Кто видит взрыв, а кто — творение.
Адам у Микеланджело не тянется к Богу, а вытекает из Бога. Бог словно перетекает в Адама как в нижний отсек песочных часов.
Здесь эта драма продолжается. Женщина прикасается к Иисусу как голодный нищий прикасается к хлебу. Народу вокруг много, могут поймать и побить, но есть хочется неудержимо. Такой голод, такая способность нарушить закон и приличия в человеке от Бога — творя человека, Бог преступал через Самого Себя. Преступал через Свою единственность, чтобы стать Единственным, Кто способен переступить через Свою уникальность.
Поступок женщины лишь кажется естественным. Инстинкт самосохранения, как же. Только вот нету никакого инстинкта самосохранения. Если бы он был, не было бы войн, воровства, вранья, господства одного человека над другими. Есть воля к самоутверждению, это совсем другое, до противоположности другое, и множество людей безвольно гибнут в этом самоутверждении, духовно и физически.
Два прикосновения одинаково непонятны окружающим. Кровоточивая прикоснулась — осквернила. Иисус прикоснулся к покойнице — осквернил Себя сам.
Болезнь — это малая смерть. Боль забивает образ и подобие Божие в человеке. Боль подменяет Бога собой. Больной — образ и подобие боли, а не Бога. Как она, так и он.
Боль похожа на смерть, а всё же не смерть. В боли возможно движение. Может быть, животное движение, бездумное движение в ту сторону, где меньше боли, но это всё же движение. Когда боль такая, что человек уже не движется, это страдание. Страдание — боль в тупике. Но страдание и боль различаются не биологически. Сам человек решает, больно ему или он страдает.
Человек может страдать и без боли, потому что он в тупике не физиологическом, а социальном или эмоциональном. Женщина, пробиваясь к Иисусу, пробивает тупик, в который её затягивает боль и в который её спихивают люди. Куда прёшь, дура, что лапаешь своими грязными руками святого.
Иисус пробивает тупик, в который заводит неверие в Бога как действительно всесильного Бога. Подлинное всесилие не в том, чтобы парить выше Своих созданий, а в том, чтобы опуститься к ним, не раздавив их. Это происходит каждый раз, когда произносится имя Христа.
Мы прикасаемся к Богу, Который прикоснулся к нам дважды: создав нас и разделив с нами смерть и жизнь. Уже Имя Божие не табу, не запретное, не магическое нечто, а любимое и точное имя — Иисус, Сын Божий, Господь. Тот, Кто реально был и есть, и может быть назван. Другие будут смеяться и спрашивать, как мы расслышали это имя, когда вокруг столько разных имён, столько галдежа и крика, а вера отвечает: ну вот расслышала. Потому что без этого имени жить не могла, а теперь начала жить.
Наша болезнь — отсутствие подлинности. Мы мучаемся, сознавая себя симулякрами, подобиями чего-то несуществующего. Плохо быть копией чего-то несуществующего, тенью, которую ничто не отбрасывает, просто тень сама по себе.
Жизнь вытекает из нас капля за каплей, но вдруг Оригинал соприкасается с нами, и мы обнаруживаем, что всё наше существо вздрагивает и успокаивается. Мы поняли. Так вот оно как! Здравствуй, Первый!
Мы смотрим в Бога как отражение смотрит на нас самих из зеркала. Только отражение нас — это нечто неживое, но отражение Бога — не бог нимало, но насколько же мы живые именно потому, что мы Его отражения. Живы той жизнью, которая не от эволюции, которая сама — источник эволюции, свободы, смысла, любви.
Мы больные тем, что вообразили себя реальностью, а Бога отражением. Наше здоровье — вера, и мы тянемся к Богу и говорим: «Верую, что я в зазеркалье, возьми меня отсюда». Мы в зазеркалье своей бессовестности, эгоцентризма, отчаяния, уныния. Мы строим свою карточную Вавилонскую башню и суетимся, пытаясь не дать ей обрушиться.
Конечно, женщина тянулась не к Богу. Она тянулась к кому-то, о ком ей сказали, что может вылечить. Тянулась к здоровью. Так это же нормально! И мы тянемся кто к чему — к счастью, к успеху — только вот точно ли мы тянемся к здоровью? Точно ли мы определили, чем больны, что источник нашей боли, что заставляет нас страдать? Неточно — и в итоге мы прикасаемся к тьму и греху, а не к свету и любви.
Мы тычемся в жизнь, в Бога, в любовь как слепые, и промахиваемся. Нужно в какой-то момент замереть, умереть, — чтобы Бог мог Сам к нам прикоснуться. Поэтому Иисус сравнил веру в Себя со смертью. Вера в Бога убивает, Бог воскрешает. Вера убивает человека глухого и слепого к жизни, к другим людям, к правде, Бог воскрешает — и воскресший уже другой человек, новый, здоровый тем здоровьем, которое обретается благодаря пережитому ужасу небытия и избавлению от него в бытии Божьем.
