Главный герой притчи о блудном сыне — блуд.
Старший сын блудливее младшего. Как предисловие к притче читается проповедь апостола Павла, где он говорит, что кто блудит с проституткой, тот одно существо («одно тело») с проституткой. В этом весь смысл блуда: нестерпимо хочется прильнуть, вжаться, вдавиться, стать одним — а с кем, даже не так уж важно. Репертуар большой.
Старший залип на козлёнке. Прорвалось: он, оказывается, повинуется отцу, вкалывает, и всё то время скрипит зубами, думает о том, как бы вот этого козлёнка отец ему подарил, а он бы, он бы… Нет, никакой зоофилия — просто попирать с друзьями. Стать, наконец, хозяином застолья. Стать тем, кем он считает отца — главным.
Старший сын думает не о белой обезьяне и не о блуднице. Подымай выше: его переклинило быть Отцом с большой буквы. Радушным, добрым. В которого влипают все другие, который всему голова, а остальные — его члены. Радушие всевластия, всекормления.
Да на этом фоне младший сын просто балбес. Ну, проститутки. Так с проституткой человек хотя бы не строит из себя бога, просто козлёнок, которому приспичило. Даже младший сын праведник тем, что ушёл от отца. Нашёл в себе силы — в отличие от старшего, лицемера озлобленного, змея подколодного. Оставит человека отца и мать, Иисус сам и сказал. Ну, не ради жены и не ради Бога, а ради пузо почесать, так это ж простительнее. А старший все мозги себе расчесал.
Отец удивляется и говорит старшенькому: «Ты всегда со мной». Да как сказать… Грешной плоти да, а духом… Почему отец сам не догадался дать старшему козлёнка, разрешить ему побольше самостоятельности? Почему младший от папочки сбежал? Похоже, старший сын повторяет сценарий отца, сценарий патернализма, высокомерия, игры в бога. Самое любимое занятие мужчин. Впрочем, и женщин, вот уж где равенство. Ох, это не Бог Отец — во всяком случае, не тот Бог Отец, Сын Которого Иисус. Пришёл к нам не потому, что с Отцом плохо, а потому что Он с Отцом одно. Не телом одно.
Вот в чём гениальность Рембрандта. Там и блудный сын вроде на коленях, а пяточки-то подрагивают, подрагивают. Прильнул, а видно, что потом опять убежит. Потому что у них там с отцом что-то глубоко неблагополучно. Отец этот — отнюдь не Создатель. Он между сыновьями как в тисках. Он радуется, но это радость с чувством вины и даже отчаяния, непоправимости. Старший сын раскрыл душу — а он делает вид, что не понял упрёка. Мол, чего молчал. А что, сам не догадался? Со старшим не догадался, с младшим не догадался, эмпатия прямо зашкаливает — ниже нуля. Потому что отец во что-то залип и потерял контакт с сыновьями. Во что? Какая разница, важно себе на носу зарубить: «Не залипай!» Почитай родителя, прощай родителя, но не залипай в родителя. Ты должен быть одно тело и одна душа с собой.
Люди блудят не потому, что нашёлся подходящий объект блуда, а потому что подходящий объект оказался того… Ну вот почему люди шарахаются от религии — от Церкви, от религии как общины, организации? Да потому что видят, что люди залипают в религию как мухи на мёд. Перестают жить нормальной жизнью, центр тяжести переносится куда-то. А ведь Бог не для этого, не для того, чтобы в Него залипнули, а наоборот — чтобы мы зажили по-настоящему. Отец Небесный даёт нам Иисуса словно козлёнка — чтобы мы почувствовали себя хозяевами, полноправными, проявили широту своей души, доброжелательность, щедрость. А мы что из этого устроили — фу. Так люди и отшатываются в нью-эйдж и помедитировать в одиночестве на подстилке. Всё лучше, чем самовлюблённое агрессивное стадо, идолопоклонничающее перед Тем, Кто не Идол.
Насчёт «всё лучше» несерьёзно, конечно. Младший сын блудит меньше, но можно ведь вовсе не блудить. Зачем жить, отталкиваясь от дурного, позволяя чужому греху определять твой выбор. Это в геометрии все радиусы ведут к центру, а человек не геометрия, Дух не центр. Дух — всюду, и поэтому всюду можно залипнуть, предать себя, но и всюду можно и родиться в Духе. Залипнуть в легкомыслии — а, и так сойдёт — ничуть не лучше, чем залипнуть в угрюмой обиде. Что уж говорить про нью-эйдж грешный, когда сам Лев Толстой, и тот… Отшатнулся от Бога ханжеского, вырезал себе Иисуса без золотых окладов, простого, без чудес, подтянутого, бодрого, — прямо идеальный солдат, лучший в мире ординарец. Тоже гадость. Но Толстой ушёл из дому не к этому оловянному Христу, а к совсем Другому — к Неведомому Христу, к Тому, Кто просит быть Его Телом, потому что это свобода. Не просто освободиться от богатства и залипнуть в «ой, я такой свободный-свободный». Освободиться от богатства — и в свободу, а свобода в Боге, и вне Бога она молниеносно протухает.
История блудного сына — это история каждого человека. Каждый должен уйти. Мы все становимся людьми благодаря отцу и матери, среде, человечеству, но затем наступает время, когда нужно от них оторваться, чтобы не исчезнуть, не залипнуть, чтобы дом отчий не превратился в публичный дом. Это бывает, и ох как часто бывает. Другое дело, что в каком направлении мы уходим в свободу? Как блудный сын — в гулёж? В развлекуху? Оттянуться по полной и умереть от цирроза печени? Или в направлении Христа? Уйти от всего — от самого себя уйти, как Он же ушёл от Самого Себя — Бога — в человечность. Отлипнуть от своих идей, планов, идеалов, от самой своей жизни и — в пустоту вечной жизни. Когда мы причащаемся — вспоминаем Крест — мы же не слипаемся с Христом? Даже наоборот. Чем ближе, чем глубже в сердце мы принимаем Его Тело, Его Кровь, Его жизнь, тем острее мы видим, что Он — Сам по Себе. Вот — Бог. А что же мы? Сами по себе? Если бы! Нам к себе ещё идти и идти — от идола себя, от блуда с собой — из карантина самоутверждения, самоуверенности, что ты всё о всех знаешь и всех любишь, на простор Божий, где нет времени на идолопоклонство, а есть вечность на любовь.
