На Страстной неделе православный, богослов обвинил меня в поповщине.
Ленин воскресе! Воистину Ленин! «Поповщина» его любимое словцо, которым он обозначал любые разговоры о «боженьке» или хотя бы намёки на то, что есть разумное, доброе, вечное.
Есть он, Ленин, а больше ничего нет и не должно быть. Называйте его как хотите: диктатура пролетариата, диктатор пролетариата, диалектический материализм, материальный диалект, но чтобы никаких нюней!
Потом я посмотрел, где работает православный богослов. Секретариат Богословско-библейской комиссии РПЦ МП.
Всё стало ясно.
Впервые я столкнулся с канцелярским православием сразу после переворота 1991 года, когда на короткое время церковные аппаратчики растерялись. Церковная номенклатура не растерялась, она всё отлично поняла и занялась дележом казённой собственности, а аппаратчики немного растерялись. Вдруг всамделишная демократия?
В итоге меня несколько раз принимали как своего в Отделе внешних церковных сношений, сам Гундяев, тогда им руководивший, дал мне интервью.
Там я и познакомился с Всеволодом Чаплиным, тогда ещё молодым, но уже сильно попивающим и ещё сильнее обличающим «поповщину». Он сам был уже священник, но поповщину обличал, только называл её «релиджн». «Релиджн» для него были любые разговоры о Боге всерьёз, а особенно серьёзное отношение к Церкви. Надо отдать ему должное: он Бога и Церковь не разделял и свой цинический скепсис распространял на них равномерно.
Потом такое же отношение к поповщине я обнаружил у Иннокентия Павлова, референта Гундяева. Павлов вскоре вышел на пенсию и потом четверть века методично сжигал всё, чему как бы служил в качестве референта, объясняя, что в Евангелии всё неправда, а Церковь это просто такая касса взаимопомощи.
Мне всё это было дико и странно. Как и Чаплин с Павловым, я к вере пришёл, но никогда в церковных учреждениях не работал, и это оказалось очень принципиально.
На самом деле, феномен церковной антицерковности — «антипоповщины» — возник, видимо, полторы тысячи лет назад. Как появилась казённая церковь, как появились секретари, канцеляристы, дворники, сторожа, вахтёры, референты церковныя, так появилась у них и аллергия на всякую «поповщину». Да, мы работаем в церковном учреждении, но именно поэтому ради Бога — точнее, радибога — не надо про релиджн, веру и возлюбим друг друга.
Анти-поповщину не следует путать с анти-клерикализмом. Как раз клирики, выгрызающие себе из казны кусок пожирнее, и несут в жизнь клерикализм, но ненавидят поповщину — искреннюю веру. Если за Бога платят, то Бога нет. Им платят, но тем более. Во-первых, им платят меньше, чем платят их начальству, а главное: они увидели лицемерие, лживость, растленность церковного начальства, и у них случилась тошнота. Аллергия на всё, связанное с Богом.
Жалка участь этих людей. У человека аллергия на арахисовое масло, а он вынужден работать на арахисовой плантации. Он, правда, не в поле, а в конторе, но даже сюда просачиваются миазмы.
От Ленина до Горбачёва случился переворот: казенным стал атеизм-материализм. И тут же появились точно такие же циники от атеизма. Их было решительное большинство, настоящим же атеистам при советской власти было так же тошно, как святым при казённом христианстве.
Затем казённое православие воскресло, только возноситься оно никуда и не собиралось, и не могло, а вот — существует, ненавидя самоё себя.
Ненавилит себя, но сил уволиться не имеет. А куда податься? Пространство жизни стеснено до чрезвычайности. Это где-то там, в свободном мире человек уверен, что найдёт себя работу по душе за пределами арахисовой компании, а в России с арахисом покончили и с душой тоже. Работают соответствующе. Осталась только «душевность» — то, что возникает на стыке опьянения и похмелья.
Конечно, цинизм, смердяковщина и аллергия на идеалы не ограничиваются религией. Несвобода и казёнщина ведь не только в религии. Они и в ЖКХ, и в школе, и в политике — ну, в том что осталось от политики. Конечно, сильнее всего ненависть к лозунгам, под которыми выступаешь, в средоточии зла — в администрации президента и в армии. Но и у низовки-массовки их предостаточно, только предметы ненависти другие. Ненавидят разговоры о любви, отдельно ненавидит разговоры о браке. Верность, дружба, творчество... И это всё поповщина! И это всё враньё! Полиамория есть, а любви нет!
Конечно, цинизма полно и в свободном мире, потому что свобода, как и вера, дело такое... легко фальсифицируемое. Человек на фальшивку реагирует остро, особенно, если сам участвует в фальсификациях. Вы думаете, Элле Памфиловой легко?!
Конечно, жить без идеалов невмоготу человеку. В мире фальсификаций единственным идеалом становится честность. Идеалов нет и быть не может, а честность может быть, да здравствует честность. Конечно, у этого воспевания честности есть чёткие пределы. Честно сказать о том, как ворует начальство, а о том, как мы подворовываем — не надо, мы же люди подневольные. Честно сказать о том, как мало платят солдатам, но не говорить ни слова о том, за что им платят, кого солдаты убили-завоевали, какие журналисты и референты эти завоевания оправдывали. Сами эти подкремлёвские референты и идут в первых рядах борцов с «поповщиной» — коррупцией и обманом. Главное, они чётко знают пределы — ведь если зайти слишком далеко, можно перестать быть референтом. Нечего будет реферировать!
Бога пока на референтов хватает. Их не очень много, получают они умеренно, как и при антирелигиозной власти десятки тысяч казённых атеистов — а в каждом вузе была кафедра научного атеизма, даже для кулинаров — получали весьма умеренно, хотя всё это были незаработанные деньги. Теперь казённые богословы пишут богословские труды. Главное, не упоминать в них о Боге.
В идеале писать так, чтобы читателю стало ясно, что Бога нет, а есть только богословие, и это хорошо, и на богословие надо больше денег выделить. И пишут! Диссертации, подкасты, полемики — тошнотворные и бессмысленные, но очень искусно выстроенные. Точно то же с казённой философией. Истины и любви нет и быть не может, но история любви к истину — почему бы и нет? Честности нет и быть не может, но бороться с коррупцией и писать историю борьбы с коррупцией — почему бы и нет?
При научном атеизме я дал обет, что, если стану священником, буду всегда носить подрясник. Тогда это было смело, потому что это было «не рекомендовано». Только с 1988 года отец Александр Мень стал ходить по улицам в подряснике. В 1990-е годы на улицах стали мелькать люди в рясах, но быстро исчезли. Теперь уже боятся не властей, а подвластных. Стало стыдно быть верующим — а опознать обычного верующего трудно, вот священника в подряснике — легко. А как не стыдиться, если быть священником означает принадлежать к клану воров, насильников, лжецов и милитаристов? То есть, вся страна такая, но остальные-то, как мне часто говорят в своё оправдание, «и не претендуют». Мы сволочи, но мы не претендуем, а вы попы, вы должны быть лучше.
Дошло до того, что мне иногда сочувствуют: вот если бы вы не были священникам, вам бы больше верили про Бога.
К счастью, это не так, я же проходил все стадии. Был я несвященником, мне тоже не верили. Верят вообще не потому, что кто-то убедил — примером, словом, делом — а потому что Бог коснулся. Можно не верить в Дух Божий, и многие верующие не веруют, поэтому уповают на воскресные школы, на систему образования и проповеди, а особенно на власть, которая сделает веру престижной.
Бога открывает Бог. Человек открывает человеческое — и многие проповедники подменяют Бога человеческим, и находят широкий отклик: люди идут в Церковь не за Богом, а за «нацией», «патриотизмом», идут за душевным покоем, за дружбой, за идеологией, за богословием — и получают, и распространяют дальше.
Бороться с этим можно и нужно одним способом: ни копейки государственных денег на любую религию (как и на любой атеизм), чтобы священники не превращались в попов, а Бог в боженьку. Никаких, говоря языком Евангелия, тридцати серебреников. Даже на проповедь Воскресения как национальной традиции и посконной ценности.
Поповщина, конечно, не исчезнет. Если считать поповщиной веру и верность, если считать поповщиной говорение вслух неприличностей о том, что Бог есть, что Иисус — Бог и Сын Божий, что не просто «Христос воскресе», но Иисус встал с каменного лежака и вышел живым из пещеры — что ж, пусть будет поповщина. Бог победил смерть, а цинизм побеждать Бог и не собирается. Не Божье это дело, это наша, верующих, работа — выпалывать в себе боязнь быть верующим по-настоящему, популярно это или нет, спекулируют на вере или нет. Салтыков-Щедрин горько шутил: за рубль давали пять франков, а скоро будут давать в морду. С Богом то же самое, а всё-таки Он есть, Он есть любовь, Он стал человеком, и Он ожил и встал — и нам пора бы!
