«После сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: Отче! пришёл час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя,» (Ио 17:1).
Новый перевод РБО (Кузнецовой) предлагает начало более гладкое: «Закончив говорить». А всё же синодальный хорош уже тем, что ближе к оригиналу, где нет ни «говорить», ни «слов», а только «это». По-русски, кстати, можно точно так и сказать: «После этого». А что, слова — не «это»? Не вещь? Ещё какая вещь! К тому же Иисус вовсе не закончил говорить, Он продолжал говорить. «Закончив говорить» было бы уместно, если бы Иисус потом начал есть, отправился бы в дорогу и т.п.
Прославь, да прославит, — звучит красиво, но ведь речь идёт о довольно безобразном, уродливом, мрачном событии. О смерти Иисуса. Да, конечно, и о воскресении, но смерть такое дело, что даже гарантированное воскресение в будущем не делает сегодня гибель на кресте легче. Ни на грамм.
Веками, а скорее, наверное, тысячелетиями, люди были в диалоге с Богом, и «слава» была единственным словом в этом диалоге.
Бог людям «славу» — в красоте мамонтов и митохондрий, цунами и цукини.
Люди Богу «славу» — поднятыми руками, задранной головой, бормотанием вроде «аллилуйя».
Диалог, скажем прямо, того… Немого с глухим. Или даже заключённого с надзирателем. Заключённый, конечно, Бог — а люди за Ним наблюдают, но допускать в свой мир не собираются. Использовать как рабочую силу, конечно, не прочь, но какая из Бога рабочая сила! Вот и ворчим — теодицея, теодицея, откуда в мире зло, нет, чтобы взять тряпку и убраться.
Худо-бедно, а всё-таки что-то до надзирателей постепенно дошло. Количество серы в ушах поубавилось.
Вот тут-то Бог и заговорили во весь голос — Христом.
И оказалась, что «слава», «сияние», «величие» это не звёздное небо и нравственный закон, а просто Создатель звёзд, отдающий себя безнравственному закону Израиля и высоконравственному беззаконию Рима.
Вот — слава Божия, а не цветики-цветочки и закаты с рассветами, котики и малыши.
Слава отказа от силы и царства.
Слава веры в подставившего не то что щёку — Сына. Самого Себя.
Слава не порабощающая, обязывающая, доказывающая, а слава освобождающая, слава незаметная, невидимая до боли — потому что несправедливо, что невидимая. Но разве быть образом Божьим справедливо? Нет. А образ Божий видимым быть не может по определению. И настоящая слава Божия — не в грозе и молниях, а в проблеске человечности посреди людского мрака. Не в грохоте, а в шёпоте, в Его почти неслышном «прости им», и в нашем совсем уж неслышном «помилуй нас».
