«Я много надеюсь на вас, много хвалюсь вами; я исполнен утешением, преизобилую радостью, при всей скорби нашей. Ибо, когда пришли мы в Македонию, плоть наша не имела никакого покоя, но мы были стеснены отовсюду: отвне — нападения, внутри — страхи» (2 Кор 7:4-5).
«Снаружи угрозы, внутри — фобии».
В греческом первое слово обозначает всякие нападения и следующие из них сражения, а второе — просто фобии. Фобия она и по-гречески фобия. Впрочем, с некоторых пор в русском языке появилось и «махайра» — «нож», «меч». Отсюда и название резиденции Ирода, где был в заключении и погиб Иоанн Предтеча: «Махерон». Слово обозначало любую угрозу, агрессию, нападение, а со временем стало обозначать и средство защититься от угрозы, контр-угрозу.
Только вот, когда речь идёт о людях, причина и следствие становятся очень расплывчатыми. Не просто снаружи — угроза, внутри страх. Это кобыла — щёлкни в нос, махнёт хвостом. Человек машет хвостом и брыкается не потому, что его щёлкнули в нос. Мы думаем, что самообороняемся, но так думает и любой агрессор. Самообороняемся от голода, от угроз, от смерти, в конце концов.
Что же, угрозы внутри нас, как и Царство Божие? Победи свои фобии, и угрозы исчезнут? Э нет! Кстати, и Царство Божие не только внутри нас, иначе бы жалкое это было Царство. Царство Божие, Страна Божия — она в Боге, поэтому так и называется.
Павел не считает свои беды и страхи пустыми. Они реальны. Реальны как тюрьмы, в которых бросали апостола. Реальны как плети, которыми его бичевали.
Павел поражается другому: реальности радости. Коринфяне его обрадовали. А ведь он пишет из Македонии в Коринф — это как из Урюпинска в Нью-Йорк, из Бутырок в Дубаи. Чем обрадовали? Что не обиделись. Он их ругал — действительно, ругательски ругал — а они не обиделись. Обида нормальна, не обидеться — чудо. Самые пошлые утешения, когда говорят, что всё хорошо, что никто не должен обижаться. Ещё как должны! А вот же — бывают чудеса.
Мы можем как Павел, по-христиански, или мы можем как материалисты, цинически? «Не мы такие, жизнь такая». Я как Медуза Горгона, а жизнь как зеркальный щит Персей — посмотришь и окаменеешь от ужаса.
Как справиться с тем, что мы не такие, какими мы себя видим, и уж подавно не такие, какими нас видит Создавший нас?
Сменить зеркало. Было очень популярно в древности сравнение правды с зеркалом — с настоящим зеркалом. Посмотреть в Бога как в зеркало и увидеть Христа — себя. Посмотреть в другого человека как в зеркало и увидеть — да, опять увидеть себя, в хорошем и в дурном, но и увидеть Бога.
Это нелегко, потому что, глядя в другого, глядя в Бога, мы невольно ищем, в чём этому другому лучше. Он моложе, богаче, здоровее, успешнее? Он — если это Бог — вечен и незыблем. Хорошо быть Богом! А я… Даже если в Дубаи, всё равно… Всё суета сует, всё хлипко, все грозит выскользнуть из рук — и, действительно, выскальзывает.
Даже удлинение жизни не помогает, а лишь ухудшает дело, потому что удлиняется не юность, которая стоит на пороге бесконечного, а удлиняется старость, которая на пороге крематория. Удлиняется не время нового, не время любви, открытий. Удлиняется время повторения, разочарования, тупика.
С возрастом меняются угрозы, но страхи остаются и нарастают. Мы так брыкаемся, так суетимся, так пинаемся — и мир отвечает нам тем же. Кто же обернёт наши опасения своим пониманием, какие коринфяне?
Сегодня, как и всегда 9 сентября, мы молимся с отцом Александром Менем. Вот и ответ. Он лежал, истекая кровью, теряя сознание, вокруг не было родных и друзей, но вокруг был Бог. А мы только соплями истекаем, и вокруг сопли.
При жизни мы поражались бодрой силе отца Александра, весёлой силе, а ведь он радовался нам — что мы появились, что мы не забыли Бога, что мы поднялись выше своей усталости, выше своих разочарований. Его радость нас буквально воскрешала. Нас! А разве мы этого заслуживали? На грамм веры в нас было сто грамм желания погреться, вовсе не желания согреть.
Павел хвалил коринфян, но точно ли они были такие уж кроткие? Или он хвалил и радовался, потому что любил коринфянин?
Прошло тридцать лет. В этом году умерла жена отца Александра, и кажется, что порвалось нечто очень важное, что соединяло его с нашей жизнью. Но самое важное — не порвалось, наоборот. Мы сгибаемся под грузом воспоминаний, хороших и плохих, наша прошедшая жизнь теснит нас к обрыву небытия, мы побаиваемся, конечно. Но мы и веруем! Веруем в Бога? Да, и поэтому молимся с отцом Александром, который остаётся нашей радостью и нашей силой в мире наших слабостей и горестей. Он ведь утешал нас, хотя мог бы, должен был потухнуть из-за нашего эгоизма и разболтанности. Утешал и радовался. Теперь наша очередь — дежурить по вере, дежурить по Христу, утешая, радуясь и радуя.
Все люди идут к смерти, а мы идём от смерти. Мы крестились — мы прошли смерть, и какую! Не нашу — смерть Иисуса на Голгофе. Мы теперь говорим другим: «Не бойтесь! Впереди воскресение!» Мы поняли — и вы поймите. Мы поняли не обстоятельства воскресения, не механизм воскресения, мы поняли Воскресшего — и вас ждёт это понимание. Понимание, которое не меняет мир и нас, а обхватывает, окутывает, и мы уже не нервничаем, а обо всех угрозах говорим спокойно Богу: «Смотри, этот заболел… Эта как с цепи сорвалась… Эти убивают друг друга… Помоги!» И мне, Боже, тоже плохо — пойми меня, и пусть Твоё понимание будем мне утешением в страхах, потому что лучше бояться и радоваться Богу, чем ничего не бояться и никому не радоваться.