Библия начинается не с рассказа о грехопадении, там и слова такого нет. Библия начинается с рассказа о еде. Есть плодовый сад, есть плоды — видимо, гранаты. Запретность плода — яркий пример трофоморфизма, отождествления еды с человеком. Бог в этом рассказе абсолютно антропоморфен, ходит по саду как садовник — что в конце Библии аукнется явлением Воскресшего в образе садовника. Не наёмный садовник, а владелец сада и одновременно садовник, определяющий, кто, когда, что и как может есть. Люди нарушают установленный для трапезы порядок очерёдности, словно едят мороженое перед борщом.
После чего все ключевые моменты в истории духа описываются через брюхо.
Каин и Авель — производители двух принципиально разных категорий еды, мяса и хлеба (и двух разных типов жертв — еды для Бога). Иисус описывает — вполне в духе представлений Своего времени — происходившее перед потопом как «во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж» (Мф 24:38). Понятно, что речь идёт о неправильном способе еды и питья — ведь завершается рассказ о потопе, во-первых, изобретением вина и первым опьянением (Ноя), во-вторых, устная традиция прибавляет к этому первые ограничения в рационе (воздержание от удавленины).
История Авраама — это история запрета делать людей (пока только своих детей, мальчиков) едой для Бога. Большой шаг вперёд для Исаака. История Иакова — это история чечевичной похлёбки, воды для Рахиль и хитроумного выпаса четырёхногого шашлыка.
Переселение в Египет — результат того, что евреям нечего есть в Палестине, возвращение — результат урезания пайки египетской ниже приемлемого уровня. Исход — это чудо питья (вода из скалы) и еды (манна небесная). Чудо сытости, но сытости, которая соединена с запретом есть не только свинину, но и множество других животных, до креветок и омаров включительно. Жалобным воплем висит по сей день в воздухе сокрушение Ионафана, ставшее эпиграфом к «Мцыри»: «Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю». Ничего, на небесах, как сказано в Талмуде, «Всевышний сделает трапезу для праведников из мяса Левиафана». Почему гефилте фиш, а не шашлык? Потому что с рыбой всегда можно быть уверенным, что в ней нет крови, ханже это важно.
В Евангелии трофоморизм выражен намного изощрённее, но и эпоха была более развитой. Ирод, конечно, не питается человечиной буквально, но и убийство младенцев и, что важнее, убийство Иоанна Предтечи во время пира, да ещё с принесением головы прямо на застолье, да на блюде, — это не сигара, это безусловно символ того самого «мироеда», который сжирает вселенную. Притча о блудном сыне это прежде всего кулинарное путешествие от плодов стручковой цератонии до упитанного тельца. Что уж говорить о притче о богаче и Лазаре, в которой полюса — роскошный пир, от которого ни крошки не достаётся бедняку, и страшный ад, в который не проникает ни капля рая. Завершается всё уже не притчей, а двойной пасхальной трапезой: одни жарят на шампурах баранину и кушают в воспоминание о спасении, другие кушают человечину, готовя её на шампуре креста.
