Пасха есть праздник проповеди. Были века без проповеди (очень тёмные и очень средненькие), когда проповедовать боялись или ленились. Но и в эти века в разгар пасхального богослужения звучала проповедь Иоанна Златоуста, и она же звучит в каждом православном храм в этот год, и в будущие годы: «Аще кто благочестив и боголюбив, да насладится сего добраго и светлаго торжества...». Пасха всегда с проповедью, потому что сама Пасха изначально есть праздник проповеди. «Начало» Пасхи, первая Пасха — это спасение иудеев во главе с Моисеем от египетского рабства. Праздновалось это спасение как проповедь жестом, едой, словом. Пасхальную еду иудеям заповедано есть с посохом в руках, в походной одежде, быстро — это проповедь о том, с какой стремительностью уходили евреи из Египта. Заповедано есть агнца, потому что тогда, в Египте, в каждой семье зарезали агнца и его кровью помазали дверной косяк, чтобы зараза, поразившая египтян, пощадила евреев. Заповедано есть мацу, пресный хлеб, потому что к свободе рвались так стремительно, что тесту не дали скиснуть и взяли с собой только пресное. А для непонятливых — то есть, для детей — в пасхальное празднество введена и проповедь словом, проповедь-диалог: реёенок — или кто есть самый младший в доме — спрашивает, к чему все это (маца, агнец, веселье), а отец семейства торжественно отвечает веками отшлифованным объяснением, «пасхальной агадой».
Конечно, не случайно Христос погиб на Пасху. В более спокойной обстановке Его несколько раз щадили. Но в праздничный день всякое уклонение от ортодоксии ощущается особенно остро. Но самым острым стало христианское переживание: нет, мы не уклонились от ортодоксии, напротив, именно теперь Пасха стала действительно Пасхой, освобождение пришло к высшей своей точке, уже не от Египта, а от самой смерти спасены люди, и все спасены, а не одно какое-то племя.
Нет мацы, нет барашка, нет пряностей — на христианской Пасхе нет, конечно, на иудейской Пасхе все это остаётся. Еду вытеснило слово, потому что и освобождение совершилось не ради текущей молоком и мёдом земли, а ради Того, Кого назвали Словом Божиим, подчёркивая, что Он так же един с Богом, как слово — с человеком, произносящим слово.
Конечно, плохих проповедников много и в христианстве. Более того, плохая христианская проповедь намного хуже плохой проповеди в любой другой религии или идеологии, потому что, как говорил Бердяев, в христианстве Слово стало плотью, и потому тут особенно стыдно превращать плоть в слова. Но хорошая христианская проповедь — действительно хороша, потому что освобождает слушателя от чего-то невыразимо гнетущего, гнетущего тем более, что гнетущего постоянно, как пресловутый атмосферный столб. «Войдите все в радость Господа своего», — этот озорной крик Златоуста разносится по миру, и вся его проповедь именно о том, что все, все, все, ибо Бог «и последнего милует, и первому угождает ... и дела приемлет, и намерение целует». Неужели так — неужели не в ад ведет дорога благих намерений, а все-таки в рай? Нет, она ведёт в ад, но вместе с Христом она проходит ад насквозь: «Где твое, смерть, жало?! Где твоя, ад, победа?!»
Проповедь Златоуста обычно читают на церковно-славянском, и как же она хороша именно такой. Но и русский язык оправдан пасхальными проповедями отца Александра Меня, митрополита Антония (Блума).
Примечательно, что Мень в свою пасхальную проповедь вставил перевод златоустовой: «Пусть никто не рыдает о своем ничтожестве, ибо явилось общее для всех Царство. Пусть никто не плачет о своих грехах — прощение воссияло из гроба. Пусть никто не боится смерти — освободила над смерть Спасителя». Ничто так не радует хорошего проповедника, как чужая хорошая проповедь, но нечто сугубо наше, что нужно услышать именно людям, которых уже тошнит от идей и учений, звучит в словах Меня:
«Не только грядущее озарено светом Пасхи. Воскресение означает реальность присутствия Христа среди верных Ему. «Учения», «идеи» приносили людям многие вожди и пророки, Иисус же Сам остаётся с Церковью как Брат и Собеседник, как Друг и Спаситель,как вечно пребывающий современник, обращённый к миру...».
Это многоточие — то, в чем нуждается человек, лишь издалека глядящий на Пасху. Но чудо Пасхи и в том, что на этом празднике даже восклицательный знак не режет глаз. Ведь тут восклицают не потому, что погиб фараон, потонули египтяне, злые и нехорошие люди. Восклицают потому, что погиб лучший человек в мире, погиб Богочеловек, погиб — и все же преодолел гибель. Иисус погиб перестал быть идеалом, зато стал каждым из нас, стал тем, кто каждый есть на самом деле, кем каждый будет в будущем. В отличие от дохристианских пасхальных проповедей, говоривших о событиях прошлого, христианская пасхальная проповедь обращена к будущему. Если прошлое у каждого разное, что уж поделаешь, то будущее может объединить людей, если в этом будущем найдется место вере воскресению. Этой обращённостью к будущему дышит пасхальная проповедь митрополита Антония (Блума):
«Смерть и любовь неразлучны между собой, и потому так страшно бывает любить ... Смерть и любовь переплелись, потому что полюбить — это значит так себя забыть, чтобы даже не существовать, не вспомнить о себе; другой тебе так дорог, что мысль о себе мешает ... Когда вы будете слышать весть о том, что воскрес Христос, вспоминайте: мы призваны все уже на земле быть воскресшими людьми; но для этого надо так полюбить, чтобы пройти врата смертные, сойти крестом в ад, любовью приобщиться страданию ближнего, забыть себя — и вдруг обнаружить: я жив — жив Божественной жизнью Христа! Аминь.»
