Ирод мерзавец не потому, что убил младенцев, а потому что убивал и взрослых, порочных, злобных людей, убивал просто в порядке самосохранения и сохранения своего престола. Христос же пришёл спасти всех, и это спасение сопряжено со смертью миллионов верующих во Христа, да и неверующих также.
Мы что гибелью считаем? Смерть? Тогда мы так ничего и не поняли о смысле жизни. Гибель — утрата человечности. Убивающий ребёнка убивает себя.
А как же ребёнок? Человек не должен умирать преждевременно? Человек вообще не должен умирать, вообще. Но нет, мы скорбим о детях, потому что у взрослых якобы «виноватость».
Это логика палача. Нету такой вины, которая бы заслуживала смерти.
Преступник заслонился ребёнком, но мы, скрепя сердце, убили преступника вместе с ребёнком? Преступник виноват? Нет, мы виноваты, не надо было убивать и не надо убивать ни заслонившегося ребёнком, ни не заслонившегсоя. Но и нас Бог смертью не накажет.
А те люди, которые не родились? Не жертвы аборта, а вот стал человек монахом — кастратом духовным, ради Царства Небесного — он или она скольких не родили? Они жертвы его воздержания, жалеть их?
Или мечтать, что они где-то у Бога в морозильной камере в виде потенциальных зародышей, которые когда-нибудь родятся?
Да что мы знаем о Боге, как мы смеем мечтать, вместо того, чтобы тут и сейчас остановиться и не убивать.
Бог не наказывал людей смертью за грехопадение. Бог провёл границу между жизнью и смертью, мы её пересекли и продолжаем пересекать. Мы пересекаем границу жизни со смертью в погоне за очередным фруктом: яблочком безопасности, гранатом изобилия, фигой удовольствия. Бог нас предупредил. Он что, должен нас останавливать, как мы других останавливаем? Дрон кажлому над головой навесить?
Мы любим смерть, мы играемся со смертью, мы предпочитаем смертью решать все проблемы, а потом возмущаемся: ой, а как же невинные младенцы! Мы не о младенцах беспокоимся, о себе — ведь «а я невинный младенец» это наше оправдание во всех наших грехах.
