Платон сравнивал жизнь с пребыванием в пещере, про мраке. Только на стене какие-то тени — это из отверстия, которое ведёт наружу, отсвечивает.
Красиво, да неверно.
Мы живём в городе, а не в пещере. Другое дело, что город осаждён врагами. Над головой кружат его бомбардировщики, истребители, жутковатые самолёты. Вокруг города враги возвели стены, в дополнение к нашим собственным.
Результат, правда, схож: мы видим не реальность, мы видим только отблески, да и отблески не солнца, а орудийных разрывов.
К тому же мы не просто бедненькие-несчастненькие, все такие осаждённые. Мы ещё друг с другом воюем. От наших склок больше страданий, чем вражеских наскоков.
Окружение наше нехорошее, но мы-то хуже нашего окружения. Мы злы не потому, что в окружении. Мы в окружении, потому что мы злы.
О каком спасении мы мечтаем?
Умереть? Это как если нас из городы вывезут на автобусах куда-то далеко. В безопасность, но это будет безопасность в чужой жизни, не в своей. Мы будем приживалами, нахлебниками.
Освободители прорвут окружение, растопчут врагов и будет торжественный, триумфальный вход в нашу жизнь героев на белых конях, и арку воздвигнем в память об этом?
Так входили русские войска в Париж в 1814, так входили американские войска в Париж в 1944.
Вошли и вышли. Французы освободились — и что? Да просто вернулись на прежний путь. Опять стали давить Алжир, давить Вьетнам, Ливану и Сирии тоже досталось.
Иисус на ослике въезжает в Иерусалим совсем иначе. Последователям кажется, что Он как Черчилль, а Он как Бог. Он не кольцо окружения прорывает, не главнокомандующего врагами обезглавливает. Он творит новый мир, новый порядок. Порядок свободы, любви, человечности.
Бог прорывается в нашу жизнь сквозь нас, поэтому Его прорыв мирный. Чтобы спасти нас, надо убить нас — из этого тупика один выход, и этот выход и есть вход в Иерусалим. Иисус входит в Иерусалим, чтобы пройти на Голгофу.
Освободить нас от греха — это полдела, четверть дела. Это в таинстве крещения. Таинство покаяния есть, таинство крещения есть. Таинства очеловечивания нет! Бог может меня простить, но даже Бог не может жить вместо меня. Бог может освободить землю, по которой я хожу, но ходить — это уже сам, сам.
Мы невеселы, потому что Бог Богом, свобода свободой, а ходить неуютно. Вроде бы асфальт, а того и гляди, просядет. Под асфальтом пустота — и это наша пустота, внутри души пустота.
Мы заполняем эту пустоту другими людьми. Угнетаем, разрушаем, трамбуем, наступаем как древние владыки наступали на шеи побеждённых. Только другие-то имеют своё мнение о том, для чего у них шеи.
Иисус в Иерусалим входит? Иисус в пустоту входит. В Пустоту с большой буквы, в Пустоту с Храмом, в Пустоту многовековую, драгоценную.
Асфальт прикрывает пустоту, Сын Божий заполняет. Конечно, вера, только вера это знает. Не та детская вера, которой хочется по воде бегать, а нормальная вера взрослого человека. По воде ходить дело нехитрое, там тебя не толкают, там ты один с Богом на просторе гуляешь. Ты по улице Москвы пройди, не оступаясь. Да и по любому другому городу Земли.
Вера — и мы вдруг понимаем, что мы не по Москве идёт, а по Эдему идём. Рай вокруг нас, а люди — деревья в этом саду, и других деревьев познания и бессмертия нет, не будет и не должно быть.
Зачем же Бог становится в собственном рае человеком? Зачем проходит Иерусалим насквозь, ко кресту?
Затем, что если бы нас надо было освободить от врага земного, крест не нужен. Раздолбал и в дамках. Но нас надо освободить от вечного врага — от самого себя, от замкнутости на себя, от короткого замыкания себялюбия. Как освободить, чтобы мы приняли свободу, не попрекнули Освободителя — Тебе хорошо, Ты Бог, а я…
Умереть и ожить. Мы привыкли говорить «воскрес», но это мёртвое слово. Он ожил! Он живой! Умерший и оживший. А мы родились и омертвели. И мы, мёртвые живы, ходим по Убитому и Ожившему. Осталась самая малость: прорваться к нему из окружения самого себя, распихать себя локтями и коснуться его словами: «Благословен!»
[По проповеди 17 апреля 2022 года в Вербное воскресенье]