«И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ио 17:5).
«Слава», «бытие прежде творения», — всё это за несколько веков до Иисуса говорилось и писалось о просвещении. Просвещение — способность фиксировать, передавать, накапливать знание. Что просвещение возможно, это было ошеломительным открытием, рывком вперёд, «осевым временем». Взрыв письменности и у греков, и (в меньшей степени) у евреев.
Евреи просвещение описывали как «хокму», «премудрость», и так же представляли мудрость как нечто самостоятельное, конкретное, как Платон представлял мир идей. Слово «просвещение» тут вполне уместно, потому что в нём корень «свет», а мудрость тесно была связана со славой Божией, со светом и сиянием Творца. Сияние не физическое, а интеллектуальное. Мудрость была прежде творения (Притч 8:23), во время творения Бог восхищался мудростью (Притч 8:30), мудрость это излияние Божьей славы (Прем 7:25).
Всё, говорившееся о мудрости/просвещении, Иоанн переносит на Иисуса. Происходит интереснейшая трансформация. Представлять просвещение, знание в виде личности, которая сидит на троне, это антропоморфизм, это аллегория, поэзия не самого утончённого сорта. Переносить сказанное об абстракции на конкретную личность — это анти-антропоморфизм, это замена аллегории реальностью. Реальность Бога, ставшего вполне конкретным человеком, которого было обнять, поцеловать, распять.
Мыслимое ли дело — решить, что один человек, один из всех миллиардов людей, которые когда-либо жили — что один человек был всегда? «Был» — то есть, сознавал себя всегда, знает себя от даже не от стартовой точки, а до неё, до Большого взрыва, до чего там ещё сформулируют математики? Это же нелепо и недоказуемо. Это настолько радикально отличается от того, что каждый знает о себе — что он не всегда был — что требует скрутить себя, смириться с тем, что у тебя этого нет. Это победа над нашей привычкой проецировать себя вовне.
Дело немыслимое, а вера — вот она. Именно об этом всё Евангелие. Вновь и вновь человек говорит об Иисусе «верую» не в смысле «этому доверяю», а в смысле — «он иной», «он бездонный», «он — не как все мы, даже не как я».
А что же просвещение-то с мудростью и всякой софийностью? А оно как хвост — сперва отрос, потом отвалился за ненадобностью. Ну там крестец остался, напоминает, что знание и просвещение хоть и не делают человека боном, но без них легко перестать быть людьми.